Читать книгу "Весы Лингамены - Роман Орлов"

— Мы живём в северном полушарии и работаем в Институте Кармоведения, — начала моя спутница. Похоже, она интуитивно поняла то же, что и я: бессмысленно прикидываться случайными зеваками, заглянувшими в Механический город. Мы ездили по миру не чтобы развлечься, а в надежде ощутить свежее дуновение ветерка в своих застоявшихся представлениях.

— И, честно говоря, мы так давно никуда не выезжали, — добавил я, — что уже плохо стали представлять, что в мире творится. Совсем погрязли в своих расчётах.

— А чем занимается ваш институт? — удивлённо спросил Текано. — Что это за кармоведение такое? Оно имеет отношение к кармикам?

Мы вкратце объяснили Текано, чем занимаемся.

Тут лицо его впервые потеряло приветливое выражение, он нахмурился.

— Я знал одну семью кармиков в городе, где я жил, — сказал он. — Но мне всегда казалось, что они исповедуют что-то древнее и давно отжившее. А ваш институт, выходит, хочет придумать… ну, то есть дать людям такое подобие местных «пружин», только одну и на всю жизнь?

Вопрос, конечно, был поставлен в лоб и звучал из уст подростка, не достигшего ещё и 18-ти лет. Но отчего-то именно на такие вопросы отвечать всегда архисложно. Ведь в мире взрослых всё обтекаемо и само собой подразумевается, и, по большому счёту, можно ничего вслух не озвучивать, так как всем и так всё ясно: одна кучка поведенческих стереотипов уравновешивает другую равновеликую кучку, и вся эта шатко-валкая конструкция угловатых условностей и нелепых тождеств всех устраивает, находясь в неком скрупулёзном равновесии.

— О, — подняла голову Дарима, — сравнение просто поэтическое! И как-нибудь, если захочешь, я отвечу на все твои вопросы и расскажу о дхарме подробнее. Но пока поведай нам что-нибудь о себе и своей жизни здесь. Ты ведь хотел пообщаться, как мы поняли, и нам очень интересно выслушать тебя.

В глазах Текано мелькнула радость, он немного воспрянул.

— Я здесь уже несколько месяцев. Быть может, это не так много по сравнению с теми, кто торчит тут годами. Началось всё… Так что же, это всю жизнь надо рассказывать? — прервал он сам себя.

Я удобно устроился на полу и предложил ему говорить лишь то, что кажется ему важным. А мы будем вникать. Дарима примостилась рядом со мной, и мы приготовились слушать.

— Мне сейчас 17 лет, — начал рассказ юноша. — До 14-ти я рос обыкновенным мальчиком, играл со сверстниками, хотел стать космонавтом, исследовать дальние миры, — Текано невесело усмехнулся и продолжил:

— Но уже в 15 я начал постигать, что ничего не знаю о природе нашей реальности, не знаю, как она устроена и кем — я уж не говорю зачем. В то время как мои сверстники забавлялись с «машинками желаний», устраивая всякие соревнования, кто больше и быстрее выдумает и создаст на них всякой разнообразной бесполезной дребедени, я жаждал понять, что заставляет их делать это. Более того, я хотел осознать, в чём же смысл пребывания на планете, когда труд перестал быть главной действующей силой, толкающей колесницу жизни.

— Как рано ты задался такими вопросами, — удивлённо проронила Дарима. — Но прошу, продолжай.

— И тогда я впервые подумал — а какой смысл лететь к дальним мирам, когда я понятия не имею, зачем существует мой собственный, родной? Что мне искать в несусветной дали от родины, когда главные вопросы назрели ядовитым прыщом и грозят прорваться уже здесь, на земле!

Мы слушали, затаив дыхание. Просто не укладывалось, что всё это с такой ясностью могло существовать в уме 15-тилетнего подростка.

— С тех пор мечты о межзвёздных путешествиях покинули моё взрослеющее воображение, и всё моё существо заняли вопросы, о которых я сейчас вкратце говорил.

Так я равноудалился и от сверстников, и от былых поползновений к далёким туманностям. Сочтя вопрос «зачем» трудноразрешимым, хотя и главенствующим, я в первую очередь задался вопросом «как», то есть занялся мировым переустройством. Я знаю, на эту тему написано множество книг, и с некоторыми я был поверхностно знаком. Но все они были созданы давно и не могли отражать реалии нашего времени.

— А что ты хотел изменить? — аккуратно спросил я.

— Ну, меня совсем не устраивала роль человека в современном мире. Было такое ощущение, что человек разумный с тысячелетней историей войн, взлётов, падений, открытий и освоения космоса превратился вдруг в некое диванное существо, основной и почти единственной функцией жизнедеятельности которого является подача звуковых команд неизменно стоящей рядом машине желаний. Машина желаний плюс Человек Диванный — это звучит гордо!

Мы сочувственно смотрели на Текано. Сколько всего успел впитать и переварить этот юноша за столь малое время. Иным недюжинным умам для этого требовались многие десятилетия…

— Как будто мы от человека разумного, от первобытных костров и охоты на мамонтов совершили такую большую прогулку во времени — через первобытно-общинный строй, через рабовладельческий, феодальный, демократический, через стирание политических границ, — и пришли к Человеку Диванному, который по сравнению с людьми каменного века — бог, но при всей своей «божественности» только потребляет, но уже ничего не производит, да и попросту вообще ничего не делает. В уме я рисовал себе картины нового мира, где каждый будет трудиться — умственно или физически. Я прозревал города из камня и дерева, сложенные руками мастеров, я видел поля с пшеницей и картофелем, которые возделывали люди. Мой мир состоял из учёных, исследующих природу всего, из художников, рисующих, открывающих нам сакральные горизонты бытия. Мой мир был из поэтов и тружеников всех фронтов. Диванным тунеядцам там не было места!

— Скажи, Текано, а себе какое-то место ты отвёл в своём прекрасном мире? — осторожно поинтересовалась Дарима.

— Ты очень прозорлива. К 17-ти годам я уже несколько переболел моими прекрасными мечтаниями, и жаждал делать дело. Я начал рисовать. Я рисовал свой новый мир. Но как я ни старался, мои способности не позволяли мне изобразить всё таким, каким мне это виделось. Получалось лишь бледное подобие! — Текано недвусмысленно окинул взглядом стены с рисунками. — Эскизы, наброски вместо полотен!

— Вот уже и почти вся моя история, — проговорил Текано каким-то глухим, вмиг угасшим голосом. — С тех пор, как я осознал, что мне никогда не стать великим художником, никогда и близко не создать таких шедевров, как у бессмертных живописцев прошлого, все мои младенческие размалёвки нового миропорядка стали рушиться и осыпаться как карточный домик от сквозняка из форточки в мир реальный… Я быстро растаял как масляная фигурка на солнце, и за несколько месяцев от меня осталась только бесформенная лужица немощи и полного неверия. Я хотел ещё… я… ой, простите, слабею… — Текано утомлённо прикрыл веки. — Мне б немного отдохнуть…

— Текано!.. — вырвалось у испугавшейся за мальчика Даримы.

Стоявший наготове около двери М-387 мгновенно замигал красной лампочкой и быстро поехал к Текано. Обогнув нас, всё еще сидящих на полу, он подъехал к мальчику, и, выдвинув щупальца, аккуратно взял его неподвижную руку и сделал «пружинный» укол. Затем робот развернулся к нам.