Читать книгу "Верь в меня - Олег Рой"

Она покачала головой:

– Ведь первоначальный вариант просто был куда человечнее, не находишь?.. – Мира вдруг внимательно взглянула на мужа. – Пойдем уже правда спать, а то у тебя глаза красные…

Это привычное воркование немного успокоило писательскую душу. И хотя уютный «домашний» секс показался ему действительно немного пресным, в этом не было ничего страшного. Он был таким, что Денисовы подозрения, что жена знает о его похождениях (некоторые ее фразы, казалось, били в самое яблочко, но, видимо, являлись просто совпадением), рассеялись в дым. А потом ее нежность увлекла его, и он сам не заметил, как Мирослава, раскрывшись, словно любимая ею лилия, обратилась страстью, ведущей к закономерному финалу в виде наслаждения не менее сильного, чем в «остром» сексе с Маргаритой.

На воре шапка горит… Денис знал, откуда пошло это выражение. Однажды некто, обнаружив в людном месте пропажу, громко закричал:

– На воре шапка горит!

Один из его соседей машинально схватил шапку и, бросив на пол, стал топтать ногами… чем и выдал себя.

Преступник знает свою вину лучше судей и прокурора, потому по поведению подсудимого можно много узнать о его виновности, и опытный судья всегда или почти всегда может сказать, кто виновен, а кто нет. Потому что одновременно со светским судом каждый преступник стоит перед другим судом, перед тем, что недаром зовется Страшным.

И на этом суде, где совесть выступает обвинителем, ни скрыть, ни солгать не получится, потому что себе не солжешь и от себя ничего не скроешь…

* * *

Утром, по горячим следам, пока остался запал, Денис помчался в «Аэгну», чудом застал главного редактора и попытался «достучаться до его сердца», робко подсунув ему синопсис под самый нос.

Валентин Валентиныч прочел и долго смотрел на посетителя поверх очков.

– Ну… я, конечно, могу понять, – наконец сняв их и потерев переносицу, сказал он. – Как говорится, для души… можно и для души писать. Но ты пойми. Вот это, – он ткнул очками в сторону свежих пачек и с «Олафом» и с фэнтези других авторов, – я гарантированно продам, потому что покупают. А вот это, – последовал тычок теми же очками в листочек с синопсисом, – это, конечно, ты напишешь так же гладко, язык у тебя подвешен хорошо… но покупать этого никто не будет. Ты же не Достоевский, чтобы философствовать, и не Лев Толстой, чтобы с попами спорить. Даже такого резонанса, как антипиар с «Матильдой», не будет. Не занимайся-ка ты ерундой. Пиши «Олафа», тема-то хорошая…

– Подождите, Валентин Валентинович, – буквально взмолился Денис. – Я буду писать «Олафа», это вообще не вопрос, он очень быстро пишется и сейчас в работе уже. Но почему вы думаете, что, как вы говорите, философствования людям не нужны?! Нельзя же в них только развлекательное чтиво впихивать, как фастфуд! Прочел в электричке и забыл книгу на сиденье – это ведь тоже черт знает что…

– Чертыхаешься много в последнее время, – заметил главред. – Наши книги, знаешь ли, не забывают. Все же оформление не как у этих там… не дешевые покеты. Слушай, давай этот разговор отложим, времени у меня в обрез! Ну, иди уже, иди, дорогой мой…

Обескураженный и расстроенный Денис вышел из дверей «Аэгны».

«Просто напасть какая-то с этим романом», – подумал он и поплелся домой. Было муторно, и обратиться за поддержкой не к кому. Перебрал уже всех. Жена, начальник… Мишке, что ли, прочесть?! Опять ведь пить придется! Хотя надо этот вариант обдумать. С Мишкой можно обсуждать любые проблемы. Только вот этот новый вариант почему-то именно Мишке не хотелось показывать. Да и потом, скорее всего, лучше никому его не показывать, пока текст не дописан. Только издергается весь. А вот когда он его допишет? Да и надо ли его дописывать в таком-то ключе…

* * *

…Вишняков проснулся среди ночи от пристального взгляда. Протер глаза и почувствовал, как волосы на всем теле встают дыбом.

Из вертикального зеркала шкафа выдвинулся некто. Сначала аккуратно высунулась одна нога, потом плечо, а затем и вся фигура плавно и бесшумно скользнула в комнату. Окаменевший Денис сдавленно замычал, не сдержавшись, но ночной гость, непостижимо быстро оказавшись рядом, быстро приложил к его губам сухую теплую ладонь.

– Не ори, жену напугаешь, – почти одними губами сказал «друг с той стороны». – Прогуляемся?

Денис не успел и глазом моргнуть, как они вдвоем оказались на ночной набережной.

– Ты что, я же голый! – запоздало всполошился писатель.

– Да где ж ты голый, – усмехнулся «друг». – Одет вполне пристойно.

Денис скосил на себя взгляд. Действительно… Футболка, жилетка какая-то навороченная, джинсы, модно продранные на коленях… Футболка?! Зимой?! Но было тепло…

– А мы где? – изумился он.

Их окружали устремленные ввысь здания в готическом стиле, перемигивались огоньки рекламы, отражаясь в воде канала; мимо проходили смеющиеся беспечные люди.

– В Амстердаме мы, – как ни в чем не бывало ответствовал гость. – Тебе тут должно понравиться… Я смотрю, слаб ты по части женского пола, а?

Он хохотнул и похлопал растерявшегося Дениса по плечу.

– Не переживай, – сегодня черноокий был весел и, пожалуй, развязен, держал себя с Денисом чуть ли не панибратски. – Не думаешь же ты, что я стану осуждать сексуальность? Дорогой, единственное извращение, которое я знаю, это то, что попы называют «целомудрием». Правда, мерзкое слово? И само понятие – рефлексичное сдерживание собственных, вполне здоровых желаний в угоду невнятным требованиям «общества», а на деле – горстки лжецов, которые просто издеваются, накладывая на глупый плебс иго, которого сами не носят.

«Друг» кашлянул, потянул носом, словно принюхиваясь:

– Вы, люди, не цените то, что имеете, – огромное богатство чувственных ощущений. Попробовали бы вы пожить как я – без возможности насладиться вкусом еды, хмелем вина, гармонией звуков, симфонией оргазма… Вам все это дозволено, перед вами накрыт огромный стол с едой и питьем, но вы довольствуетесь сухой корочкой, вместо того чтобы пировать… К счастью, – продолжил черноокий, – в тебе, дружок, есть потенциал. Ты уже начал движение к обретению настоящей свободы. Но плохо то, что женщины, будем говорить откровенно, существа второсортные по отношению к мужчинам, имеют такую власть не только над тем органом, который предназначен для их удовлетворения, но и над твоим интеллектом. Посуди сам: Маргарита окрутила тебя на раз-два, Мирослава в секунду смела все твои доводы. Считай, на лоскутики порвала… Куда это годится, а?

«Друг» засмеялся, и его смех гулко понесся по каменной глотке донельзя узкой улочки, на отполированных временем стенах которой повторялась на разные лады надпись: «No fucking foto».

– А почему тут нельзя фотографировать? – озираясь, пробормотал Денис.

– По тем же причинам, что в хорошем магазине, – пожал плечами «друг с той стороны», указывая на бесчисленных дам, заполнявших тротуар. – Это тебе не зоопарк и не выставка достижений. Нечего фотографировать, выбирай и плати. Смотри, какие шикарные, ослепительные и обольстительные – просто как на подбор, на любой вкус. Фестиваль жизненных радостей, ярмарка удовольствий плоти. Но что есть дух, лишенный плоти? Как пар, лишь дунь – и он исчез…