Читать книгу "Наполеон - Пол Джонсон"

Все маршалы представляли собой довольно любопытную плеяду старых вояк, романтиков, сорвиголов и просто головорезов, приспособленцев и циников. Все они, за редким исключением, были людьми неробкого десятка. Гасконец Иоахим Мюрат, Мишель Ней, Жан Ланн, Николя Жан-де-Дье Сульт были отчаянными храбрецами. Бонапарт называл Нея «храбрейшим из храбрых», и если кому-то придет в голову выяснить почему, достаточно пойти на авеню де л’Обсерватуар в Париже, найти памятник маршалу и прочесть бесконечный список битв, в которых он проявил свою отвагу. Некоторые из героев воевали еще при старом режиме, как кавалерист Николя-Шарль Удина, на теле которого были шрамы от двадцати двух ран, полученных уже при новой власти. Почти половина маршалов начинали карьеру рядовыми. Франсуа-Жозеф Лефевр был сержантом гвардии Людовика XVI, а в русской кампании командовал имперской гвардией. Однажды, когда одного покрытого шрамами ветерана спросили, отчего Бонапарт был столь щедр к своим маршалам, тот ответил: «Давайте выйдем в мой сад. Я выстрелю в вас шестьдесят раз, и если после этого вы останетесь живы, все, что у меня есть, будет вашим». Некоторые, как Андре Массена, были неисправимыми взяточниками, разбойниками, даже по стандартам наполеоновской армии. Его поведение было действительно настолько отвратительным, что один-два раза его отстраняли от командования. Но при этом он был совершенно бесценным в глазах императора, чтобы держать его в отставке, и Массена служил далее, пока не стал маршалом, герцогом Риволи и принцем. Некоторые из маршалов были простыми солдатами. Некоторые, как Сульт, были изворотливыми приспособленцами, которые надолго пережили своего хозяина и сверкали орденами при дворах последних Бурбонов и Луи-Филиппа.

Но чего не было у большинства славных героев, что было их слабым местом – это независимость мышления. Все они, почти без исключения, были подчиненными. Под командованием такого решительного военного гения, как Бонапарт, они были способны творить чудеса. Они с готовностью бросались выполнять приказы монарха, чтобы угодить ему, заслужить его похвалу и очередные награды. Иногда, когда им поручалось независимое командование, они справлялись с ним успешно, особенно если приказы были ясными, а задачи относительно простыми. Но самостоятельно они часто нервничали, оглядывались на других, проявляли нерешительность, сталкиваясь с новыми проблемами, решать которые их не научили. Это выводило императора из себя, особенно в Испании, где они все потерпели поражение. Но в этом Бонапарт был виноват сам. Он не любил передавать полномочия, и посему обычно люди, которых он возвышал, скорее четко и беспрекословно выполняли его приказы, а не принимали решения самостоятельно. Их слабость была основной причиной падения империи, потому что Бонапарт использовал маршалов и генералов не только как командующих армиями, находившимися далеко от столицы, которыми он не мог руководить сам. По его приказу они также управляли провинциями, королевствами, посольствами, подавлением восстаний, разрешением кризисных ситуаций, которые время от времени вспыхивали на огромной территории империи, где проживало почти восемьдесят миллионов человек.

В монолитной фигуре Бонапарта была некоторая исключительность, обособленность. Он не был замковым камнем свода пирамиды власти. Между ним и человеком, который стоял на ступень ниже его в иерархии власти, зияла огромная пропасть. И этот факт, кроме скрытой угрозы, которая чувствовалась в его личности, вызывал страх. Вся империя держалась, сцементированная всеобъемлющим ужасом. И дело не в том, что Бонапарт убил многих людей. Он мог произвольно, по своему усмотрению, бросить любого в тюрьму или отправить в ссылку. Его полиция была вездесущей, неотступной. Бонапарт контролировал прессу и театры. Его представительные учреждения – сплошная фикция. Но концентрационных лагерей у Бонапарта не было. «Судебное убийство» герцога Энгиенского, по поводу которого Талейран столь цинично заметил: «Это было больше, чем просто преступление. Это была ошибка», – запомнилось историкам, и данное обвинение выдвигалось против Бонапарта снова и снова, именно из-за его необычности. Но и это преступление тоже помогло Бонапарту вызвать ужас, особенно среди европейских принцев и коронованных особ. Они чувствовали, что, если их армии проиграют, их тоже могут привести в суд и приговорить к расстрелу.

Мадам де Сталь лучше всех описала тот ужас, который внушал Бонапарт. Ее книга «Десять лет в изгнании» – непревзойденный проводник в наполеоновский период и глубокое понимание методов работы этого человека (но не его мыслей – они непостижимы). Де Сталь не из тех женщин, кого легко напугать. Богатая и независимая, прямолинейная и искренняя, она была достойной дочерью Жака Неккера, миллионера, банкира, который изо всех сил пытался навести порядок в финансовой системе старого режима. Уникальной отличительной чертой мадам де Сталь являлось то, что у нее была возможность связать себя браком не только с самим Бонапартом, но и с его смертельным врагом – Уильямом Питтом. Но ни один из них не имел такого намерения, оба предпочли заняться собственной карьерой. Итак, Жермена де Сталь была не из слабонервных. В начале правления Бонапарта она спросила его адъютанта Пьера Ожеро, намерен ли генерал Бонапарт стать королем Италии, и получила ответ: «Non, assurément, c’est un jeune homme trop bien elévé pour cela»[23]. Де Сталь нашла эту оценку любопытной.

«Этот ответ вовсе не убедил меня, а дальнейшее знакомство с Бонапартом показало, что он еще более страшная фигура. У меня возникло неприятное чувство, что в его сердце нет места эмоциям. Он рассматривает человека как факт или как предмет, но никогда, как равную себе личность. Он не испытывает ни ненависти, ни любви… Сила его воли основывается на хладнокровном расчете и самомнении. Он просто шахматный гроссмейстер, чьим противником, так уж получилось, является остальное человечество… Ни жалость, ни привлекательность, ни религиозные убеждения, ни привязанность – ничто не отвлечет его внимание от конечной цели… В его душе ощущалась холодная сталь, ум его настолько ироничен, что ничто великое, ничто хорошее и светлое – даже его собственное высокое предназначение – не выдерживало испытания; он презирал народ, которым собирался править, и в его желании поразить человечество не было ни проблеска страсти».

Действительно, Бонапарт в глубине души презирал французов или, наверное, правильнее будет сказать, парижан – сердце «политической нации». На основании собственных наблюдений на различных этапах революции, он считал их в общей массе легкомысленными, поверхностными и пустыми. А поскольку Париж задавал тон всей нации, остальные французы брали пример с ветреных парижан. Как-то Наполеон сказал одному из друзей мадам де Сталь: «Каждые три месяца нужно делать что-то новое, чтобы поразить воображение французской нации: любой, кто стоит на месте, в их представлении – пропащий человек». Так, по словам Веллингтона (который клялся, что эта история правдива), Наполеон постарался отвлечь внимание от своего поражения в России, приказав танцовщицам в Парижской опере не надевать панталоны, но девушки категорически отказались. Бонапарт считал французов умными и хитрыми, но легковесными. Им нельзя давать демократию или даже парламент, как в Британии. И те потоки лести, которые он слышал каждый день, только укрепляли его в этом мнении. Де Сталь рассказывала, как один из государственных чиновников, весьма влиятельный человек при дворе Бонапарта, спросил ее: «Вы обратили внимание, какие красивые ногти у первого консула?» Еще один вельможа уверял: «У Бонапарта кисти рук очень аристократичной формы». На что один отпрыск старой аристократии воскликнул: «Ради бога, давайте не говорить о политике!»