Читать книгу "Полый человек - Дэн Симмонс"

Джереми ковылял рядом с чернокожим мужчиной через бесконечное число кварталов, мимо кирпичных зданий, освещенных адским оранжевым светом городских огней, отражавшимся от низких грозовых облаков. Наконец они добрались до высокой автомобильной эстакады и соскользнули по промерзшему склону вниз, в темноту. Там стояли шалаши из картонной тары и листов пластика, и среди брошенных автомобилей виднелись кострища. Папаша Сол повел Бремена в одно из сооружений побольше – настоящую хижину из пластика и деревянных поддонов. Бетонная опора эстакады служила ей стеной, а лист жести – дверью.

Телепат повалился на груду вонючих тряпок и одеял. Он дрожал от холода и никак не мог согреться, как бы глубоко ни зарывался в тряпье. Вздохнув, Папаша Сол снял с себя два слоя верхней одежды и напялил все это на Бремена, а сам улегся рядом. От него пахло вином и мочой, но Джереми чувствовал тепло его тела даже через одежду.

Все еще дрожа, хотя и не так сильно, Бремен провалился в сон.

Апрель был суровым, но в мае стало полегче. Зима, казалось, не хотела покидать Денвер, и даже в погожие дни на высоте 5280 футов по ночам было холодно. На западе в промежутках между зданиями виднелись настоящие горы. Белого цвета на их гребнях и склонах с каждым днем становилось все меньше, но на вершинах снег не сходил и в июне.

А потом внезапно наступило лето, и походы Джереми за пищей вместе с Папашей Солом, Кэрри Ти и остальными стали проходить среди волн горячего воздуха, поднимавшихся от тротуаров. Несколько дней все они провели в тени эстакад неподалеку от своей пластиковой деревни у реки Платт, за железной дорогой – в середине мая копы прочесывали их более удобное убежище под эстакадой на Двадцать третьей улице. Мистер Паули называл это «весенней уборкой». В эти дни они вылезали из укрытия только после наступления темноты и отправлялись в открытую допоздна католическую миссию во дворе здания законодательного собрания штата.

Алкоголь не избавлял Бремена от проклятия телепатии, но немного ослаблял его. По крайней мере, Джереми в это верил. От вина у него жутко болела голова – возможно, нейрошум приглушали именно головные боли. К концу апреля он уже пил постоянно – и Папаша Сол, и заботливая Кэрри Ти смотрели сквозь пальцы на его саморазрушение, поскольку сами прикладывались к бутылке, – но следуя извращенной логике, что чем больше дури, тем лучше, он едва не уничтожил себя в прямом и в переносном смысле слова, купив крэк у одного из подростков, торговавших наркотиками рядом с университетским кампусом «Орария».

Деньги Бремен тогда заработал за два дня участия в трудовой программе «Маяка». В свое убежище он вернулся, сгорая от нетерпения.

– Чему это ты улыбаешься в свое жалкое подобие бороды? – спросил Папаша Сол, но Джереми, не удостоив старика ответом, забрался в коробку. Он не курил с подросткового возраста, однако теперь разжег трубку, купленную у парня рядом с «Орарией», а потом, следуя инструкции, опрокинул стеклянный пузырек в отверстие и сделал глубокий вдох.

И обрел покой – но лишь на несколько секунд. А потом начался ад.

Джереми, пожалуйста… ты меня слышишь? Джереми!

Гейл?

Помоги мне, Джереми! Помоги мне выбраться отсюда! – И Бремен увидел последнее, что видела его жена: больничная палата, капельница, синее одеяло в ногах кровати. Несколько медсестер, окруживших ее. Боль была сильнее, чем он помнил… сильнее, чем в те часы и дни после избиения, когда у него срастались кости и рассасывались кровоподтеки… Боль Гейл не поддавалась описанию.

Помоги мне, Джереми! Пожалуйста.

– Гейл! – громко кричал Джереми. Он бился в припадке внутри своей коробки, молотил кулаками картонные стены, пока они не порвались, и тогда он в ярости набросился на бетон. – Гейл!

На закате того апрельского дня Бремен кричал и бесновался почти два часа. К нему никто не подошел. Следующим утром, когда они тащились на Девятнадцатую улицу, все избегали его взгляда.

Больше он не покупал крэк.

* * *

Сознание Папаши Сола было убежищем неспешной гармонии в море хаоса. Джереми старался как можно больше времени проводить рядом со стариком, пытаясь не слушать мысли других людей, – он всегда успокаивался, когда медленные, ритмичные, почти не оформленные в слова мысли Сола проникали сквозь его дырявый ментальный щит и оглушающий туман алкоголя.

Как выяснил Бремен, свое прозвище Папаша Сол получил в тюрьме, где провел больше трети века. В юности он был жесток и склонен к насилию – типичный представитель уличных банд того времени. Нож в кармане, злоба, задиристость. После одной из стычек в конце 40-х в Лос-Анджелесе трое малолеток отправились на тот свет, а Сол – отбывать пожизненное заключение.

Пожизненное в истинном смысле этого слова: оно изменило его жизнь. Папаша Сол избавился от уличной манерности, напускной бравады, щегольства, ощущения своей бесполезности и жалости к самому себе. Он быстро приобрел внутреннюю стойкость, необходимую для выживания в самом суровом блоке самой суровой тюрьмы Америки – готовность умереть, но не дать себя в обиду, – и нашел покой и даже безмятежность среди всего этого безумия тюрьмы.

Пять лет Папаша Сол молчал. Потом стал говорить только по необходимости, предпочитая держать свои мысли при себе. А мозг его все время трудился. Даже во время случайных телепатических контактов Бремен видел следы тех дней, месяцев и лет, когда его товарищ по несчастью работал в тюремной библиотеке или читал в своей камере. Он изучал философию – начал с краткого увлечения христианством, потом, в шестидесятых, когда в тюрьму хлынуло новое поколение чернокожих преступников, примкнул к «черным мусульманам», но затем переступил через догматы и перешел к настоящей теологии, настоящей философии. Папаша Сол читал и штудировал Беркли и Юма, Канта и Хайдеггера. Он примирил Фому Аквинского с этическими императивами бедных кварталов и отверг Ницше, как очередного никчемного, самовлюбленного щеголя, задиристого и болезненно обидчивого.

Философия самого Папаши Сола не поддавалась выражению в словах и образах. Она была ближе к дзен-буддизму или изящной чепухе нелинейной математики, чем чему-либо еще, с чем приходилось сталкиваться Бремену. Сол отверг процветающий в мире расизм и сексизм, а также ненависть любого рода, но отверг без гнева. Он плыл по волнам жизни со своего рода царственным величием – изящная египетская барка среди жесткого морского сражения между греками и персами – и до тех пор, пока в его мирную и бессловесную задумчивость не вторгались, позволял миру заниматься своими делами, а сам «возделывал свой сад».

Папаша Сол читал «Кандида»[7].

Иногда Джереми искал убежище в медленных мыслях старика, как маленькое судно укрывается под защитой скалистого острова, когда океан становится слишком бурным.

А воды жизни, как правило, были очень неспокойными. Даже для солипсических размышлений Папаши Сола. Так что убежище они давали ненадолго.