Читать книгу "Движение вверх - Сергей Белов"

После того, как я закрепился в сборной страны, стал чемпионом мира и Европы, вокруг моей персоны неизбежно пошли разговоры о скором переезде в Москву, в ЦСКА или «Динамо». Сам я также чувствовал, что такая перспектива должна быть не за горами. Поэтому предложение Вольнова, с одной стороны, было ожидаемым, но с другой — от этого не менее престижным и приятным. Я ощутил еще большую уверенность в том, что все происходит правильно, что я на верном пути и что мои адские усилия в спортзале и на стадионе не проходят даром.

Тем не менее на предложение Геннадия я тогда ответил сдержанно, сказав, что готов рассматривать этот вариант только после Олимпиады 1968 года, а до тех пор связан обещанием играть за «Уралмаш». Только выполнив обязательства перед свердловчанами, я воплотил в жизнь свою мечту детства и надел майку игрока ЦСКА.

В обновленном ЦСКА

В моем представлении ЦСКА всегда был суперклубом, образцом безупречной организации в спорте, высочайшего профессионализма и преданности делу, в том числе в части спортивного братства его игроков и тренеров. Все это на поверку оказалось в целом справедливым, но... с некоторыми оговорками.

Мой переход состоялся в непростой для команды период. Летом 1968-го многолетнего главного тренера армейцев Евгения Николаевича Алексеева сменил на его посту Арменак Алачачян — в недавнем прошлом игрок ЦСКА и сборной Союза, восьмикратный чемпион СССР и четырехкратный — Европы, серебряный призер Токио. Алексеев делал ставку на ветеранов команды, его тренерское кредо зиждилось на союзе со «старой гвардией». Новому «главному» необходимо было самоутверждаться, в том числе решая проблему взаимоотношений с ветеранами, вместе с которыми он совсем недавно выходил на площадку.

Эту проблему Арменак стал решать наиболее простым и распространенным в таких случаях способом — начал выживать стариков, заменяя их новичками команды, а также армейцами, которые при прежнем руководстве прочно сидели на банке. К их числу относились, в частности, получившие при Алачачяне место в старте Капранов и Кульков. По сути, новый тренер сколачивал некую «коалицию» против ветеранов.

Вступить в нее он недвусмысленно предложил и мне, но сразу получил резкий отпор. Я сказал, что мне все равно, под чьим руководством и с кем мне играть и тренироваться, ни с кем и тем более ни против кого я «союзничать» не стану. Моя позиция спровоцировала определенный конфликт с «членами коалиции», но в игре он всерьез никогда не проявлялся, равно как не отразился на моих позициях в команде — место в старте ЦСКА я получил сразу и навсегда.

Что действительно на всю жизнь оставило у меня неприятный осадок, так это история с Александром Травиным. В контексте своей политики по отношению к ветеранам Арменак убрал его из состава и сгноил в рекордно короткие сроки, а я, получилось, пришел в команду на его место. Алачачян просто вообще перестал замечать Травина, на тренировках не включал ни в первую, ни во вторую пятерки. Тот походил-походил в клуб с месяц, да сам и ушел. Его последующая карьера в ЦСКА была по тогдашним понятиям вполне успешной — долгое время он был тренером баскетболистов ГСВГ[12], участвовавших в «Вооруженках» — чемпионатах Вооруженных Сил.

Несмотря на то что к этой травле я не был причастен, я чувствовал себя неловко по отношению к Александру, которого глубоко уважал. К сожалению, этот прекрасный игрок, который мог бы принести еще массу пользы ЦСКА и сборной, оказался жертвой не только тренерских амбиций, но и общего идиотского подхода, преобладавшего в советском спорте: как только игроку «стукало» тридцать, вокруг него немедленно начинали ходить разговоры о завершении карьеры.

Возможно, занятия спортом на высоком уровне после 30 лет не вписывались в официальную догму «любительского» спорта в СССР, но скольких же искалеченных судеб стоила такая стратегия! Сейчас во многих видах спорта, даже в циклических, где физическая мощь и выносливость особенно важны, сильнейшие спортсмены выступают чуть ли не до 40 лет, что же говорить об игровых видах, где в сравнении с «физикой» особенно неоценимое значение имеют опыт и психологическая устойчивость!

«А мне с вами — нет»

В первое время моего пребывания в ЦСКА наиболее тесные взаимоотношения у меня были с другим ветераном — Геннадием Вольновым. В значительной степени он был для меня образцом, своеобразным «дядькой», за что я навсегда сохраню благодарность. Тем более, что обстановка в команде была не из лучших. Игроки разбились на группировки, главной из которых была собранная Арменаком коалиция «попутчиков», в основном из баночников с 8-летним стажем. Способы, которыми главный тренер собирал «коалицию», были различными. Помимо прочего он использовал и свои незаурядные задатки бизнесмена. Некоторые игроки за счет его финансовой поддержки жили в ту пору весьма неплохо.

«Основными» в этой группе были разыгрывающий Александр Кульков и легкий форвард Вадим Капранов. С ними у меня отношения как-то сразу не сложились. К сожалению, напряженность на какой-то момент выплеснулась и на площадку. Это произошло после того, как Капранов попытался «застолбить» за собой «каноническую территорию» на площадке. Как-то раз, после того, как я в игре прошел в левый край, формально являющийся позицией третьего номера, он вполне серьезно заявил мне: «Левый край — мой, ходить сюда не надо».

Удивившись (все-таки баскетбол — это не настольный хоккей) и разозлившись, я ответил: «Значит, твой — левый? Ну, тогда мой — правый». И после этого передач от меня «властелин левого края» долго не получал.

В конце сезона после победных игр с ленинградским «Спартаком», принесших команде титул чемпиона СССР (для меня — первый из одиннадцати), Капранов и Кульков подошли ко мне с поздравлениями: «Серега, с тобой приятно играть». «А мне с вами — нет!» — было моим кратким и честным ответом.

Высокомерный Белов

Конечно, до маразма это «деление краев» не доходило; в игре интересы команды всегда преобладали над личными амбициями. Но именно тогда, вероятно, стал формироваться стереотип о моем «непростом характере». Нужно признать, я и вправду годами не общался с партнерами по клубу — приезжал на базу, тренировался, играл, ограничиваясь кивком в раздевалке в качестве приветствия или прощания. На самом деле я просто не захотел «разборок» и дрязг и, как это делал не раз и раньше, ушел в себя, получив за это штамп — «высоко мерный».

Это определение всегда казалось мне странным. Ладно, я с вами не пью, не играю в карты и не хожу по девкам — значит, я высокомерен? Действительно, я мог отказать в интервью журналисту, бывал нелюбезен. Однажды я отказался от ранее обещанного интервью «самой» Нине Ереминой, которая была тогда основным баскетбольным комментатором, и она надолго обиделась. Но это было после неудачной игры, и я сожалею об этом. Как спортсменка высокого уровня в прошлом, неужели она не могла меня понять?