Читать книгу "Царь и султан. Османская империя глазами россиян - Виктор Таки"

Рассказы Мошкина и его товарищей свидетельствуют об их явном желании представить османский плен как продолжение службы государю. Протагонисты этой исключительной истории представлялись христианскими героями, заслуживавшими вознаграждения, а не заблудшими овцами, которым требовалось покаяние для обеспечения их реинтеграции в состав святой православной церкви, какими склонны были представлять вернувшихся из плена московские власти. Мошкин и компания не соответствовали преобладавшему восприятию плена как вольного или невольного отпадения от православия, восприятию, которое прослеживается в расспросных листах Приказа Патриаршего дворца. Хотя более поздние рассказы о плене были менее впечатляющими, чем история Мошкина, их авторы также стремились представить свой опыт как заслуживающий уважения вопреки сомнениям, подозрениям и недоверию, которое эти рассказы вызывали.

Частичное смешение нарративов о плене и описаний паломничества в Святую землю составляло другой аспект этого постоянного конфликта интерпретаций. Характерным примером пленения, которое превратилось в паломничество, можно считать историю киевского монаха Макария, захваченного крымскими татарами в двенадцатилетнем возрасте и проданного в Константинополь турку Рустему. К счастью, владелец Макария оказался на самом деле православным христианином, у которого монах имел возможность соблюдать православные посты, потому что «жили с ним руских полоняников еще 12 человек, и к церквам они хаживали к руским». В конце концов Макария выкупил монах Тофилей и привел его на Афон, где Макарий принял постриг и провел 18 лет, прежде чем вернулся на родину через Польшу[219].

История Василия Васильевича Полозова представляет собой еще более характерный пример переплетения рассказа о плене с описанием паломничества. Захваченный татарами рядом с одним из пограничных московских городков, где он подростком служил вместе с отцом, Полозов провел последующие полтора года в Крыму, после чего его подарили султану Мехмеду IV. Если верить Василию, он оставался в тайне православным до тех пор, пока султан не узнал о его криптохристианстве. Полозова ожидала смерть, если бы не «болший мурза, именем Ахмет» (по всей видимости, Великий визирь Ахмед Кепрюлю), чье вмешательство смягчило участь Полозова: казнь заменили на галеру. Полозов наверняка закончил бы на галерах свою жизнь, если бы не кораблекрушение у египетского побережья, которое прервало его девятилетнюю каторгу. Добравшись до берега, Полозов совершил паломничество в Иерусалим, путешествуя «в «турском платье», дабы не быть задержанным османскими властями. После посещения святых мест, которые он описывает подробно, но довольно шаблонно, Полозов прошел восточными провинциями Османской империи в Грузию и Персию, где примкнул к послам Федора Алексеевича, возвращавшимся на родину[220].

В то время как некоторые из пленников становились паломниками, некоторые из паломников попадали в плен. В начале XVIII столетия это произошло с шедшими в Святую землю иеромонахами Макарием и Сильвестром, которых османский гарнизон в Измаиле отказывался пропускать далее до тех пор, пока они не насобирали достаточно милостыни, чтобы заплатить джизию – налог, который платили христианские подданные султана[221]. В Тульче монахи вновь «впали в руки неприятельские», без денег и не зная по-турецки, и были отпущены только после того, как турки поняли, что с них нечего взять[222]. В середине XVIII столетия чигиринский монах Серапион был брошен без вины и следствия в переполненную тюрьму Константинополя. Сидя у отхожего места из-за тесноты, паломник провел несколько дней в страхе быть брошенным на галеры, пока вмешательство российского посланника не освободило его и не предоставило ему возможность познакомиться с более приятными местами османской столицы[223].

Каждые 15–30 лет очередная русско-турецкая война создавала дополнительные сложности для паломников[224]. Лишенные официальной защиты, паломники рисковали превратиться в невольников и быть обращенными в ислам, как случилось со священником русской дипломатической миссии иеромонахом Варлаамом. Последний находился в Палестине в тот момент, когда хрупкий мир, установившийся по завершении Прутского похода Петра Первого в июле 1711 года, временно нарушился. Когда до Варлаама дошло известие о том, что российские посланники П. П. Шафиров и М. Б. Шереметьев находятся в Семибашенном замке, Варлаам попытался сойти за серба или болгарина. Ту же самую стратегию избрал четырьмя десятилетиями позже Серапион из опасения быть принятым за российского шпиона[225]. Однако слуга Варлаама вскоре его выдал, после чего губернатор Кипра, на котором Варлаам в тот момент находился, бросил его в темницу. Потребовалось больше года, прежде чем отношения между Россией и Османской империей были восстановлены, и до тех пор Варлаам испытал многие «печали, нужды, скорби и глады». «Многоразличне бывши принуждаемый к Турскому зловерию», Варлаам тем не менее не последовал примеру своего неверного слуги, который «зостав туреченым»[226].

Другие паломники XVIII столетия были более удачливы и избежали подобных приключений, однако их описания содержат упоминания о русских рабах в Константинополе и в Архипелаге. Так, старовер Иван Лукьянов, совмещавший паломничество с торговлей, прибыв в Константинополь, в какой-то момент оказался в окружении десятков галерных рабов русского происхождения, которые мечтали о том, чтобы русские войска завоевали Константинополь, и были раздосадованы решением Петра I заключить мир с Портой в 1700 году[227]. Некоторые из невольников провели на галерах два, три и даже четыре десятилетия, и Лукьянов испытывал «только ужас от их басен». Многие очевидным образом потеряли терпение и обвиняли царского посланника Украинцева в том, что тот подписал мир, не включив в него условие их освобождения. Антитурецкие выпады других заставляли Лукьянова опасаться за собственную свободу.