Читать книгу "Я учусь быть мамой - Лена Никитина"

В семье, где несколько человек, надо позаботиться о том, кому в данный момент труднее всех. Важно – архиважно! – не эксплуатировать отзывчивость и не злоупотреблять помощью.

Но если просят – помоги без кривой гримасы нежелания или досады, а с готовностью и радостью, что обратились именно к тебе: значит, надеются на тебя больше, чем на других. Да этим же можно только гордиться!

Пишите письма!

Писем о письмах мне читать не приходилось. Да и о чем тут, собственно, говорить? Дело личное: хочу – пишу, хочу – нет. К тому же есть телефон, телеграф – они экономят наше драгоценное время. Но думаю: не выходит ли нам эта экономия боком?

Пришлось мне как-то довольно долго ждать на переговорном пункте вызова. В стороне от всех сидела пожилая женщина. Во всей ее позе – ожидание. От каждого очередного вызова она вздрагивает – нет, не ее! – и снова застывает в напряженной готовности. Наконец: «Архангельск! Третья кабина, побыстрей, пожалуйста!» Дверца осталась неприкрытой, и всем слышен голос: «Володя! Володя! Это ты? Ну вот… Ну хорошо… Как ты там? Как Люся? Как детки? Здоровы? Как с работой?» Судя по тому, что вопросы следуют один за другим, ответы односложны и торопливы, что-нибудь вроде «Ничего, порядок, нормально». Потом отвечала она – так же односложно: «Ничего-ничего, не волнуйся… отец хорошо, только… – Она остановилась и вдруг попросила дрогнувшим голосом: – Ты напиши нам, как ты там». С полминуты молчала, слушая и виновато вставляя: «Ну да. Ну да, я понимаю, некогда… Ну Димочку попроси, он уже большой. Да, да… и музыкальная, я понимаю…» Уже положив трубку, она машинально продолжает: «Поцелуй всех». Понимает, что сын ее уже не слышит, делает героическое усилие, чтобы не расплакаться при посторонних, и только уже у самого выхода прижимает к глазам платок. «Пообщались», – мрачно произносит пожилой мужчина.

Живем рядом мы и наши дети. Они растут себе, и кажется, что так будет вечно. А потом вдруг (это всегда бывает вдруг) наступает день: «До свидания, мама, не горюй, не грусти…» И прощальный взмах руки, и гул моторов или перестук колес – и пустота: был сын, и нет его, была дочка – где она теперь? Были рядом отец, мама – хотелось удрать от их опеки. А вот нет их рядом – и так хочется услышать – или прочитать! – их ласковое слово.

Верно: есть телефон, и можно поговорить не три, а пять, десять, пятнадцать минут, и более сердечно (это, правда, трудно себе представить) – все равно этого так мало!

У меня до сих пор в ушах дрогнувший голос матери: «Ты напиши нам…» Как не понять ее? Ведь письмо, написанное родной рукой, таким знакомым, единственным в мире почерком, обладает каким-то магическим свойством – оно словно частица человека, написавшего его, как бы материализует его чувства, мысли, отношение к адресату и сохраняет в первозданной свежести много-много лет. Мы остаемся живыми в памяти близких и в письмах, если умеем быть в них искренними. Разве не так? Личные памятники не только личной жизни – вот чем мне представляются письма.

Последние тома сочинений в библиотеках никогда затрепанными не бывают – их не читают. «А что там интересного – одни письма», – так мне однажды сказал глубокомысленный юноша, увлекающийся научно-популярной литературой и фантастикой. «Одни письма», а вот читаешь их – и оживают какие-то мгновения, часы, дни трудной и прекрасной жизни, и снимается с нее «хрестоматийный глянец», и каждый из великих становится ближе – не проще, не приземленней, нет! – но ближе, как-то по-человечески роднее.

Письма – древний и вечный способ общения, преодолевающий и расстояние, и даже само время. А нам писать… некогда. Мы спешим «отметиться» только по праздникам: «Желаю крепкого здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни». Шаблон, штамп – кому он нужен?

А бывает и так: получаешь письмо, а от него никакой радости. На неопрятном клочке бумаги неразборчиво написано что-то наспех – честное слово, читать не хочется, потому что не от сверхзанятости это, а от сверхнебрежности, элементарного «тяп-ляпства»: авось, мол, и так сойдет. Между тем каждое письмо – портрет автора, и довольно точный, по-моему, портрет.

Праздник в доме

Ну не обидно ли: праздник и праздность – родственные слова! Что общего между ярким торжеством, которое дарит нам ощущение наибольшей полноты, радости жизни, и тусклым, скучным ничегонеделанием? Просто и то, и другое – антипод делу, труду, работе, в сущности, безделье. Так?

«Не люблю праздников, – пишет москвич В. Селезнев. – Суета, шум. Делаешь вид, что весело, а чувствуешь себя все время не в своей тарелке. Одно время думал, что это один я такой, нескладный – веселиться не умею. А потом пригляделся – многие тоже “делают вид”. То ли мы все с каким-то изъяном, то ли праздники организовывать не умеем – не знаю».

Это у взрослых, а как у детей?

Лужники. Я сижу на самой верхотуре: вся огромная чаша стадиона как на ладони. Впереди, сзади, вокруг меня – дети всех возрастов: жуют, шуршат конфетными бумажками, тянут друг у друга бинокли. Внизу, на поле – феерия, волшебное действо, ожившая сказка. А на трибунах: «Смотри, печка-то на колесиках катится, а внутри, наверное, моторчик…» – «А Дед Мороз вовсе и не говорит, это все записано раньше, а он только рот раскрывает».

Действие доходит до кульминационного момента – поймали наконец злодея-Волка и… «А когда пода-арки будут давать?» – уже не глядя ни на что, обливаясь потом под многослойными одежками, начинают хныкать малыши и, не дожидаясь окончания спектакля, бегут со старшими занять очереди – за подарками, за пальто, за мороженым… Во многих глазах – усталость и разочарование… И ради этого затрачено столько средств, времени, изобретательности, труда?!

В том году нашим ребятам «везло»: подарили билеты на четыре елки, в том числе в Лужники и в Детский театр. Я спросила, какая же елка им больше всего понравилась. И услышала вдруг дружное: «У вас в библиотеке!» Я удивилась: куда же нам с Лужниками равняться? «Да-а, – вдруг протянула пятилетняя Юля, – там всё сиди да сиди, смотри да смотри, а делать ничего нельзя…»

И я узнала, что, оказывается, «там все толпятся-толпятся, все время страшно – вдруг потеряюсь». И что «один мальчик лучше всех стишок прочитал, а подарок ему не дали, а девочка ничего не сказала, только начала и забыла, а ей мячик подарили». И что «мне так хотелось игрушки на елке посмотреть, а нас туда не пустили…»

«Ну, а в библиотеке? У нас ведь даже елка не настоящая. Да и тесно…» – «Зато весело! Мы так играли!» – заговорили все разом, наперебой вспоминая, как «ужасно смеялись», когда мальчишки пролезали через обруч и повалились друг на друга «мала-кучей», как Аня вырезала такую красивую снежинку, что Снегурочка даже прикрепила ее к своей шапочке, как все уселись на ковре, зажгли свечу, потушили свет и стали придумывать сказку по очереди: «Передаешь свечку другому, а сердце замирает; вдруг погаснет – и сказке конец». – «А мороженое-то! Вот здорово: всем сразу – и бесплатно! Никто не ожидал, все так обрадовались!»

Ребята вспоминали и вспоминали, заново переживая те события, в которых они были не зрителями, а участниками.