Читать книгу "Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни"

3

Ни одно племя на всем континенте не осмеливалось до них выступать против голубых всадников[117]в их родной Сахаре и пытаться их покорить. От поколения к поколению передается, что покой и уверенность во владении вечной и бескрайней Сахары, у которой нет ни начала, ни конца, могли бы быть кем-то нарушены. И вот ими стали злодеи из Шакальего племени! Тысячелетья подряд люди использовали один и тот же план, ничуть не изменившийся, — совершать налет неожиданно и заставать врагов врасплох, а если отряды разведчиков доносили, что силы врага велики, весь план менялся, и они растворялись в пустынях, словно превращались в мираж.

Они ни единожды не пренебрегли этой скрытностью, которой их обучила сама Сахара, и обусловленной их постоянной боеготовностью. Время постепенно завлекло их в оазисы, они стали возделывать землю, упорно занимались разведением пальм, употребляли в пищу баранину, ели досыта, доверяли только воде, а в рощах оазисов находили отдохновение. Но люди нарушили обет, и Неведомое лишило силы их древний амулет.

4

Шайтаны повели свое наступление с юго-востока. Они заняли Мурзук и Зувейлу и спустились в долину аль-Аджаль. Убивали мужчин и детей, насиловали женщин и жгли хижины, грабили имущество и уничтожали огнем тенистые и плодоносные пальмовые рощи. А потом устремились по всей Сахаре, как чума.

Осели в Адраре[118]и пошли дальше — заняли Тассили и Гадамес. Полонили весь Азгер, и продвижению их положили конец только переселенцы-мухаджиры[119], углубившиеся в Сахару и поспешившие в Тамангэст, где вступили в союз с племенами Ахаггара и откуда повели контрнаступление. С того самого дня начертала кровь вечную ненависть к отпрыскам Шакальего племени, и запретили матери своим детям поминать их имя поутру, а все население Сахары причислило их к своим исконным врагам: волчьему отродью, змеям да гиблому ветру.

5

Только несмотря на отступление шакалов[120]к самому озеру, их налеты на Сахару продолжались. Они устраивали чистые бойни. Перекрывали торговые пути. Грабили караваны. Захватывали у пастухов стада верблюдов и соперничали с народом Азгера в разделе добычи и дани купцов, сборов налогов и податей, подношений от владельцев караванов с Севера в обмен на безопасность и разрешение беспрепятственно пересекать Сахару. И все-таки они решились на страшный грех, какого всевышний рок не прощал ни одной твари на всем континенте Сахары.

Они отравляли воду в колодцах. Шел падеж скота по всей южной песчаной округе, трагически гибли пастухи целыми отрядами. Страшная беда распространялась все шире и достигла пределов дальнего Севера.

Поток караванов иссяк, их продвижение через Мурзук и Зувейлу было отменено. Остался один далекий путь, начинавшийся от Триполи и Гадамеса, проходивший через Азгер и Аир, и завершавшийся в Кано.

Судьбе было угодно, чтобы пришло шакалам возмездие от рук шейха братства аль-Кадирийя.

6

Уха со своим отрядом попал в засаду и был вынужден отступать к горе под градом отравленных стрел. Добраться до горы было непросто. Им надо было пересечь голую равнину, два холма и три вади, чтобы оказаться у подножия.

Извечный их палач — солнце — удобно располагался на своем троне в сердце небес. Пот струился по лицам людей, жажда держала за горло. Ахамад бормотал на ходу: «Не знал я, что они трусы. Только трусы пускают стрелы!» Он продолжал повторять заклинание до тех пор, пока Эхнохон грубо не прикрикнул на него и не потребовал замолчать, потому что тот сбивал ему рифму в непокорных стихах его новой эмоциональной касыды, рождавшейся буквально на бегу.

Эхнохон — самый известный поэт в племени. Его осмеяний в стихах боятся мужчины, а женщины все стремятся снискать его симпатию. Однако он парень со странностями, как все поэты, и ему просто по душе сочинять стихи и нанизывать свои рифмы, именно когда разгорается драка, и он неожиданно оказывается под бликами сверкающих и направленных против него мечей. Все талантливые поэтессы вокруг клянутся, что стихи, сочиненные им в пылу боя, гениальны, правда, они же отказываются принимать другие его стихотворные сочинения, которые он слагает в мирном уединении, а некоторые из этих гордячек, переходящих все крайности, не стыдятся утверждать, что поэту, мол, не к лицу, если он талантлив, кроить поэзию вне поля боя… самое удивительное, что он со всем этим согласен и до такой степени, что ни разу ни одного бейта не сложил непосредственно о войне[121]. А когда его спрашивали, в чем причина, он повторял свой известный ответ: «Война для того создана, чтобы на ней поэты стихи слагали о девственницах невинных». Известность, которой он пользовался, и его удачи в любви невинниц вполне объяснялись этим дерзким толкованием.

Во время этого отступления Ахамад скакал между Эхнохоном и Ухой на своем махрийце и сетовал уже на жажду, едва перестав жаловаться на стрелы лучников шакальего племени. Жалобы эти встревожили Уху, который прекрасно знал друга своего детства, они раздражали его куда больше, чем критика вероломного врага, которая была природным поэтическим даром Эхнохона.

Так они одолели первый холм. Справа протянулись бесплодные вади, покрытые слоем черного щебня, раскаленного несносным и неувядающим солнцем. В недрах этих вечно безводных русел упрямо торчали акации, попирая смерть и сохраняя свою зеленую опушку на гордо поднятых головах. Под этими деревьями враг настиг некоторых из его товарищей. Они пали от отравленных стрел. Отступление продолжалось.