Читать книгу "Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) - Тим Саймондс"

Через пятнадцать минут мы пересекли темную спокойную реку и выехали на большую площадь. Воздух здесь был едким от запахов конюшни и гниющих овощей. Площадь выглядела заброшенной и унылой, хоть была застроена по краям элегантными особняками шахтовладельцев и состоятельных коммерсантов, разбогатевших на экспорте льна, льняного семени, меда и сала. Похоже, к десяти вечера все в Софии, кроме дворников, убирающих конский навоз, укладывались спать.

Не желая приближаться к усыпальнице в темноте, носильщики остановились в центре площади, у обелиска, напоминающего мильный столб в Лондоне, на площади Сент-Джордж-Сёркус. Обелиск был установлен в честь предшественника нынешнего правителя, принца Александра I Баттенберга. Рядом с памятником стояла тележка, с которой торговали горячим кофе, под серым навесом с тусклым фонариком.

Мы пешком пересекли площадь и подошли к усыпальнице, охраняемой алебардщиками. Дежурный офицер посветил нам в лицо фонарем и позволил войти.

Мои чувства, и так взбудораженные зрелищем Саломеи, припадающей устами к отсеченной голове Иоанна Крестителя, расстроились еще больше, когда мы оказались внутри, в жаркой духоте, насыщенной ароматами множества цветов, горящих свеч и ладана и как будто спрессованной и сгущенной стенами из багряного императорского порфира.

Холмс, довольный, что-то мычал себе под нос.

– Слава Богу, она все еще здесь, – прошептал сыщик.

Лунный свет, проникавший сквозь верхнее окно, падал на труп молодой женщины. Ее лицо напоминало маску. Саван укрывал покойницу до самой шеи. Следы удушения попытались скрыть, насколько это было возможно, закутав шею черным газом. Рядом с телом лежали пара перчаток и веер. Пламя свечей освещало блестящий эллипс малиновых губ, обязанных насыщенным цветом и четкими контурами искусству бальзамировщика, мастерски использующего воск и кошениль. Щеки, прежде мертвенно-бледные, теперь приобрели неестественно яркий оттенок.

Прямо на полу спал вповалку сторож, одетый в поношенный темно-коричневый пиджак, почерневший воротник которого лоснился от грязи. При нашем появлении он сразу проснулся и вскочил, отдавая должное нашей презентабельной наружности. Холмс сделал ему знак подойти.

– Мы пришли почтить память покойной, – сказал он громко. – В нашей стране принято, прощаясь с усопшим, в знак глубокого уважении целовать его.

Я содрогнулся:

– Боже, Холмс… – Однако вынужден был замолчать, потому что мой друг тихо, но настойчиво проговорил:

– Не сейчас, Уотсон, умоляю вас. – Громким голосом он добавил: – Доктор, вы можете выказать свое уважение к умершей, как считаете нужным. Я же буду придерживаться нашего обычая.

Сторож, должно быть, не понял ни слова.

– Поцеловать в губы, – произнес Холмс, поднося указательный палец к своим губам и доставая из кармана золотую монету достоинством в сто левов, которая ярко блестела даже при тусклом свете.

Уступая уверенной властности Холмса, мужчина взял монету, едва заметно кивнул, прошел, шаркая подошвами по мраморному полу, к катафалку и убрал бархатный канат, которым тот был огорожен. Затем он указал на украшенную драгоценными камнями шкатулку, в которой хранился сосуд с освященным елеем, и отвернулся, позволив нам остаться наедине с покойной.

Холмс сделал шаг вперед и склонился над женщиной. На мгновение он застыл над ней, словно хищная птица. Всего лишь дюйм отделял его нос от носа покойницы. В тусклом свете он больше напоминал индейца-ирокеза, чем кельта. Вдруг его голова склонилась ниже, и Холмс коснулся ярко-красных губ. Словно бизон, сметающий ртом снег в поисках спрятанной под ним травы, он проводил тонкими губами по губам покойной. Этот энергический поцелуй, запечатленный на мертвой плоти самой совершенной в мире наблюдающей и мыслящей машиной, потряс меня до глубины души. Я почувствовал, что от ужаса у меня трясутся поджилки.

Секунд шесть Холмс оставался в том же положении, затем отпрянул от лица покойной и выпрямился. Окунув палец в елей и захватил немного благоухающего масла, он помазал им лоб покойницы между бровями. Воздух наполнился благоуханием.

Прошла еще одна минута, которая, казалось, никогда не кончится. Мой друг отступил назад и повернулся к сторожу, чтобы выразить ему свою благодарность. Глаза болгарина расширились, он издал пронзительный визг, какого мне еще не доводилось слышать. Этот звук вибрировал от безумного ужаса внутри небольшого пространства, ограниченного темно-красными порфировыми стенами, пока, отражаясь от них, не заполнил собою все и не перерос в один жуткий нечеловеческий вопль.

Холмс быстро повернулся ко мне. Ужас, охвативший сторожа, как будто перекинулся на меня. Вокруг тонких губ сыщика виднелись разводы малиновой кошенили, более чем на дюйм увеличившей рот. Казалось, он только что вкусил крови мертвой женщины, упился ею, как будто принадлежал к братству вампиров.

И много лет спустя я живо помню это мгновение, это торжество на лице Холмса и его звонкий голос, объявивший:

– Дело становится все интереснее и интереснее. Уотсон, все, что нужно, я уже увидел и сделал. Если хотите выразить свое почтение покойной, поторопитесь. Нам пора уходить.

Все еще содрогаясь от ужаса, в который повергло меня его лицо, я потянул за край савана, чтобы открыть руку женщины. Когда край полотна отогнулся, на виду оказались цепи, которыми были прикованы к катафалку запястья и лодыжки трупа. Рука, которую я намеревался поднести к губам, упала, издав металлический лязг. Власти позаботились о том, чтобы надежные чугунные оковы не дали жертве вампира восстать из мертвых и преследовать мирных граждан.

Глава девятнадцатая,

в которой наступает развязка

К моему великому облегчению, мы с Холмсом наконец вышли из мавзолея и снова оказались на пыльной площади. Алебардщики, сквозь кордон которых проломился спасающийся бегством сторож, крайне обескураженные, сами разбежались. Я же незамедлительно напустился на друга:

– Целовать в губы мертвую женщину – такого я от вас не ожидал…

Он прервал меня с мрачным самодовольством:

– Фу, Уотсон! Смею вас заверить, что соединение наших с ней губ оказалось столь же полезным, как и соединение наших с вами умов. Теперь в моих руках, – продолжил он твердо, – все нити этого спутанного клубка.

– В таком случае не бросайте меня один на один с этой путаницей! – воскликнул я. – Никогда за все годы, что мы вместе…

– Мой дорогой Уотсон, – парировал мой друг, – я не хотел бы скрывать от вас то, что знаю сам, но любой неверный шаг может сослужить нам плохую службу. И потом, мы должны торопиться, дело не терпит отлагательств. Иначе я бы уже давно избавил вас от мук неопределенности. Очень скоро я изложу вам все по порядку, объясню по пунктам, как пришел к своим выводам. Напомню только, что женщины по природе своей очень скрытны и любят придумывать себе всевозможные секреты.

Я не смог промолчать: