Читать книгу "1991. Измена Родине. Кремль против СССР - Лев Сирин"

– Вы же наверняка предполагали, что какие-то действия в отношении вас в данной ситуации более чем реальны. Не боялись?

– Я не боялся, что будут копать. Я немного боялся за будущее своей семьи. Один из начальников управления возразил Бакатину: «В отношении Илюхина можете даже не копать, все равно ничего не найдете. Никогда вы его ничем не скомпрометируете». Но пытались!.. Я предполагал, что меня могут выгнать с работы и придется расстаться с генеральским кителем. (Так оно и произошло.) Но я не предполагал, что это произойдет так быстро. Четвертого ноября я возбудил дело, а шестого ноября был подписан приказ о моем увольнении. Я думал, что со мной хотя бы недельку повозятся.

– С какой формулировкой вас увольняли из Генпрокуратуры?

– Было записано, что я якобы нарушил положение о порядке прохождения службы в органах прокуратуры. Превысил свои полномочия. Мне приписали еще одно «деяние». В то время я параллельно возглавлял группу следователей по проверке злоупотреблений в бригаде Гдляна – Иванова в Узбекистане. Мои сотрудники принесли мне законченное уголовное дело. Я отправил его Генеральному прокурору Узбекистана для утверждения обвинительного заключения в отношении Гдляна – Иванова. Все доказательства там были налицо. Мне же вменили в вину, что эти действия я не согласовал с Генеральным прокурором СССР. Я спрашивал: «С какой стати я должен был с ним его согласовывать? Выезжая и работая в Узбекистане, я много раз на месте возбуждал уголовные дела, ни с кем их не согласовывая, и все было в порядке». Кроме того, уволили меня еще с одним крупным нарушением. Я ведь был членом коллегии Генпрокуратуры СССР. Меня утверждал Верховный Совет СССР. Соответственно, без согласия членов коллегии уволить меня было нельзя. Но закон тогда уже не властвовал. Мне было в тот момент всего 42 года.

– По совести, не обидно было? Были весьма преуспевающим сотрудником Генпрокуратуры… Вам что – больше всех надо было, Виктор Иванович? Сами говорите, что понимали, что ваша карьера рухнет после такого поступка. Отсиделись бы в кабинетной тиши, никто вас сегодня не упрекнул бы.

– Да, в 39 лет я был уже государственным советником юстиции третьего класса. Генерал-майор. Это звание мне присвоил Громыко как Председатель Президиума Верховного Совета. В январе 1991 года Горбачев присвоил мне вторую прокурорскую звезду, и я стал советником второго класса, генерал-лейтенантом. Вы знаете, если бы я только сидел в своем кабинете и шуршал бумажками, я бы, наверное, не решился на такой поступок. Но сложилось так, что на протяжении трех лет до этого я побывал практически во всех горячих точках страны. Мне пришлось организовывать расследование событий в Фергане и Баку. Горы трупов, море слез! Помню, как генерал-полковник Тягунов, отвечавший за тот самый район Баку, говорил мне: «Виктор Иванович, я, участник войны, никогда не думал, что мне снова придется воевать и видеть убитых людей!» Я видел аэросъемки, как азербайджанцы, которых выгоняли из прилегающих к Армении районов, бежали босиком, раздетые, в горах с детьми по снегу. Первые три месяца я возглавлял следственную бригаду по тбилисским событиям. Предательство Горбачевым армии! Я был в Дубоссарах, видел первые трупы Приднестровской войны. Постоянно бывал в Прибалтике. Больше года находился в Карабахе, представляя Генеральную прокуратуру. От МВД был замминистра Николай Иванович Демидов, зампредседателя КГБ ныне покойный Пирожков был от КГБ. Когда нам там удалось стабилизировать обстановку, Горбачев неожиданно для нас ввел в Карабахе особую форму управления. Вновь взорвал ситуацию: деритесь дальше! После чего погибли сотни людей. Честно скажу, во мне все кипело! Пытался искать ответ: кто виноват, почему так происходит. Вот и нашел.

Что касается моей профессиональной судьбы… После 6 ноября 1991 года я пришел в газету «Правда» обозревателем. Проработал там три года, написав две книги. С 1993 года работаю в Госдуме. Так что я реализовался еще и на стезе законодателя. Все узловые законы, нацеленные на укрепление государственной безопасности, разработаны и приняты по инициативе комитета по безопасности Госдумы, который я возглавлял два созыва и в котором работаю сейчас. Многие нормы и статьи этих законов я писал лично. Я никогда не работал на президентов, я всегда работал на государство.

– Не сыграло ли на руку рвущемуся к власти Ельцину то, что, возбуждая уголовное дело, вы таким образом ослабляли Горбачева?

– Напротив! Я рассчитывал, что это послужит своего рода предостережением Ельцину. В своих тогдашних речах Ельцин ведь ратовал за то, чтобы на территории России было семь самостоятельных государств! Более того, Гавриил Попов и Старовойтова навязывали ему идею о том, что Россия должна состоять из 56–57 независимых территориальных субъектов! Фактически каждая область – государство. По замыслу Попова – Старовойтовой эти 56–57 субъектов должны были сначала выйти из состава России, а затем на договорной основе их следовало попросить вновь войти в федеративное государство. Представляете, что стало бы со страной? Это потом Ельцин резко отказался от своих замыслов. Однако с Ельциным я просчитался! Мое постановление в отношении Горбачева не удержало его от развала страны. Удержать Ельцина могла только железная решетка.

– С Михаилом Сергеевичем вам довелось пообщаться после того, как вы попытались обеспечить ему небо в клетку?

– После – нет. Я с ним общался только один раз. Он как-то приехал к нам в Генпрокуратуру на коллегию с участием главных прокуроров всех субъектов СССР. В специальной комнате за сценой генпрокурор Сухарев представил меня Горбачеву. Горбачев пожал мне руку, мы посмотрели друг другу в глаза, и больше я его никогда не видел.

Был более интересный случай. Когда я возглавлял комитет по безопасности Госдумы, у нас работал депутат Габоев. Он очень любил ходить на различные мероприятия с участием высокопоставленных лиц. Приходит Габоев как-то ко мне в кабинет: «Виктор Иванович, я у Горбачева в фонде был! Видел Михаила Сергеевича и задал ему вопрос: «Как вы относитесь к Илюхину, который возбудил в отношении вас уголовное дело за измену Родине?» А Горбачев мне ответил: «А что? Хороший парень Илюхин!» Я был поражен неадекватностью такой оценки меня Горбачевым!

– Почему вы несколько раньше не попытались выполнить свой профессиональный и гражданский долг, Виктор Иванович? В ноябре 1991 года ведь Горбачева уже никто не боялся…

– Раньше не было формальных оснований для привлечения Горбачева к уголовной ответственности. Упомянутые постановления Госсовета были приняты 6 сентября 1991 года, а менее чем через два месяца я уже возбудил дело. Ведь об этих заседаниях Госсовета мало кто знал. Они собирались кулуарно. Как только эти документы всплыли, мы их проанализировали, и я тут же возбудил уголовное дело. Это во-первых. Во-вторых, мое стремительное увольнение доказывает, что у Горбачева все властные рычаги были по-прежнему в руках, и он свободно ими пользовался.

– Подспудная жажда прославиться, войти в историю, вами совсем не двигала в то время?

– Какая слава, о чем вы говорите?! Я был десятым ребенком в семье и воспитывался родителями, простыми деревенскими людьми. Они вдалбливали нам с детства: работайте, живите дружно, не воруйте, не лгите. Кроме того, работа в органах прокуратуры в советское время подразумевала, что закон надо выполнять. Видимо, этого чувства у меня было с избытком. Я абсолютно не думал ни о какой славе. Мысли были о том, как жить дальше. В тот день, уходя на работу, я сказал жене: «Надюша! Я сегодня возбуждаю уголовное дело в отношении президента. Как ты на это смотришь?» Она ответила: «Витя, я всегда верила в твой разум: как сделаешь, так и сделаешь. За меня не волнуйся, мы всегда будем с тобой». У нас уже была дочка Катюшка. Я поблагодарил жену и заверил, что наша семья ни рубля из-за меня не лишится. Я же понимал, что теряю. За выслугу лет, звезды плюс ставка я получал больше, чем Николай Иванович Рыжков! Рыжков получал 1200 рублей, Горбачев 1300, а я 1250 рублей. Но я сдержал обещание. Работал в редакции и консультировал в одной коллегии. Восполнял прокурорские заработки. Где-то на третий-четвертый день уже пошли журналисты. Тем не менее до конца значения своего поступка я не сознавал.