Читать книгу "Кресло русалки - Сью Монк Кид"

И вот какой-то один безобидный момент: эта женщина поднимается на ноги в отцветшем саду, ее погруженное в темноту лицо прекрасно, и она поворачивает к нему обведенную светом голову. Это поколебало его глубокое довольство самим собой, весь его безупречный жизненный порядок.

Он чувствовал даже сейчас, как она возвращается к нему, омывая его, как сокровенные воды, в которые он погружался.

Брат Томас едва знал ее, но заметил кольцо у нее на пальце, и это вселило в него уверенность. Она была замужем. Он был благодарен за это.

Он подумал о густом румянце, вспыхнувшем на ее щеках, когда она рассказывала о брачных танцах белых цапель. Глупо было провожать ее к русалочьему креслу, теперь ему предстоит бессонная ночь, а перед глазами – то, как она стоит в часовне в туго обтягивающих бедра джинсах.

Аббат повел их к мессе, и в тот момент, когда он поднял облатку, брат Томас почувствовал прилив страстного желания, тоски, не по Джесси, а по своему дому, монастырскому дому, этому месту, которое он любил больше всего на свете. Он посмотрел на облатку, прося Бога насытить его этим кусочком плоти Христовой, и решил выбросить Джесси из головы. Он стряхнет с себя все это и вновь станет свободен. Непременно.

Когда монахи рядами последовали из церкви в трапезную, он потихоньку отделился от них и пошел по тропинке к своему коттеджу, аппетит пропал.

Отец Доминик сидел на крыльце в качалке, которая когда-то была зеленой. На плечи его был накинут плед в красно-коричневую клетку, и он не покачивался, как делал обыкновенно, а сидел неподвижно, уставившись на клок мха, валявшийся на земле. Брат Томас понял, что не видел его на мессе. Впервые отец Доминик показался ему старым.

– «Bénédicte Dominus», – сказал отец Доминик, глядя на Томаса и используя это старомодное приветствие, как он часто делал.

– Вы в порядке? – спросил брат Томас. За исключением трех недель, которые отец Доминик пролежал в лазарете с воспалением легких, брат Томас не мог припомнить, чтобы монах когда-нибудь пропускал мессу.

Отец Доминик улыбнулся несколько принужденно.

– Все в порядке. В полном порядке.

– Вас не было на мессе, – сказал брат Томас, поднимаясь на крыльцо.

– Да, Господь простит, я приобщался святых тайн здесь, на крыльце. Ты когда-нибудь задумывался, брат Томас, что если Бог может обитать в облатке, то он так же легко может обитать и в любой другой вещи, скажем, в этом клочке мха?

Брат Томас посмотрел на кругляшок мха, который ветер едва не занес на ступени. Он напоминал перекати-поле.

– Я думаю о подобных вещах все время. Просто не знал, что кто-то еще здесь думает об этом.

Отец Доминик рассмеялся.

– И я тоже. Значит, мы два башмака пара. Или два еретика.

Он оттолкнулся ногой, и кресло легко закачалось.

Брат Томас услышал, как поскрипывает дерево. Повинуясь внезапному импульсу, он присел на корточки рядом с креслом.

– Отец Доминик, я знаю, что вы не мой исповедник и что аббат не одобрил бы этого, но… можно вам исповедаться?

Отец Доминик прекратил качаться. Наклонившись вперед, он насмешливо посмотрел на брата Томаса.

– Ты хочешь сказать, прямо здесь? И прямо сейчас?

Брат Томас кивнул, тело его напряглось. На него напало внезапное непреодолимое желание снять с себя бремя.

– Хорошо, – сказал отец Доминик. – Я уже пропустил мессу, так что теперь все равно на заметке. Давай послушаем.

Брат Томас встал на колени рядом с креслом.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Это случилось через четыре дня после моей исповеди.

Отец Доминик упрямо смотрел во двор. Краешком глаза брат Томас заметил, что он снова следит за мхом.

– Что-то происходит, святой отец, – сказал брат Томас. – Кажется, я влюбился. Я встретил ее в розовом саду.

Вокруг поднялся ветер, а они сидели в смущенном покое, на доброжелательном и отрезвляющем холодке. И брат Томас просто произносил слова, – такие неудержимые, рискованные слова, обнажавшие его подспудное чувство. Слова, уводившие его в то место, откуда нет возврата.

Так он и стоял, преклонив колени, на маленьком крыльце рядом с отцом Домиником. Склонив голову. В белом, как молоко, свете дня. Влюбленный в женщину, которую едва знал.

Глава семнадцатая

В странные дни, последовавшие за моей встречей с братом Томасом в церкви аббатства, начались дожди. Холодные февральские муссоны. Атлантика поглощала остров.

С детства эта пора запомнилась мне мрачными сценками под проливным дождем: мы с Майком бежим в школу, укрывшись старым лодочным брезентом, дождь хлещет по ногам, а когда стали постарше, плывем через бухту, чтобы успеть на автобус, и паром подпрыгивает на волнах, как резиновая подсадная утка.

Больше недели я стояла у окна в доме матери, наблюдая, как дождь падает сквозь голые ветви дубов, брызжет, ударяясь о ванну-грот. Я готовила невыразительные обеды из сваленных грудой в кладовке консервов, меняла матери повязку и методично давала ей коричневого цвета таблетки и красные с белым капсулы, но рано или поздно всегда оказывалась у одного из окон, подавленно и завороженно глядя на льющуюся с неба воду. Я чувствовала, что прячусь в какой-то новый для меня уголок души. Все равно как в раковину-кораблик. Я просто спускалась по вьющимся спиралью ходам в маленькое темное убежище.

Несколько дней мы с матерью смотрели зимние Олимпийские игры по ее маленькому телевизору. Что ж, это был выход – сидеть в одной комнате и делать вид, будто ничего не случилось. Мать смотрела на экран, перебирая четки, яростно отсчитывая каждый десяток красных бусин, а когда кончались все пятьдесят, крутила, неловко орудуя одной рукой, кубик Рубика, который Ди прислала ей на Рождество по крайней мере лет пять назад. В конце концов лежавший у нее на коленях кубик падал на пол, и она продолжала сидеть, нервно перебирая пальцами воздух.

Полагаю, у каждой из нас были свои развлечения. Мать сосредотачивалась на своих почти ставших привычкой страданиях, своем похороненном пальце, на прожитом. Мне же не давали покоя мысли о брате Томасе и непрестанное желание, с которым я ничего не могла поделать. А ведь я пыталась, правда пыталась.

Я уж и забыла, что это такое – страстное желание, как оно внезапно, с шумом поднимается из глубины желудка, подобно стае вспугнутых птиц, а затем, плавно кружась, оседает обманчивым дождем перьев.

Откуда они берутся, все эти сексуальные томления? Я привыкла думать, что у женщин для них есть маленькая емкость, расположенная где-то под пупком, нечто вроде бака с эротическим горючим, с которым они рождаются, горючим, которое я почти полностью израсходовала на Хью в первые годы, что мы были вместе. Я беспечно опустошила его и ничего не могла сделать, чтобы вновь его заполнить. Как-то раз я сказала Хью, что у меня бак не на галлон, а на кварту, что это вроде того, когда у тебя маленький мочевой пузырь – кому какой достанется от природы. Он посмотрел на меня как на сумасшедшую.