Читать книгу "Тайнопись - Михаил Гиголашвили"

— Сюда ацетон, свет! Ничего не видно!

— Жгут пускай, есть контроль!

— Нет контроля, жжет! Под кожу прет!

— Жгут бросай!

— От света отойдите! Ничего Не видно!

— Сколько набираешь? Много!»

— Тебя не спрашивают!

— Отлей куб обратно!

Уколовшиеся удовлетворенно отползали прочь от суеты, закуривали, чесались, кряхтели, а потом, подхваченные общим интересом, вновь ввязывались в суету, теперь уже чересчур общительные, великодушные и добрые, с желанием помочь, чем создавали дополнительные трудности. Их просили не мешать, отгоняли, но они всё лезли и лезли, дымя сигаретами и не давая покоя своими советами.

Тугуши с замиранием сердца следил за происходящим, наполняясь уверенностью, что в такой обстановке никто не сможет попасть в его капилляры. К тому же огонь в тазах иссякал — подливавший ацетон демон, бросив бутыль, теперь сам охотился за шприцем.

— Света, света! — требовали из угла — там кто-то тоже никак не мог попасть в вену, и это нагоняло на Тугуши еще большую тоску.

Поискав глазами бутыль с ацетоном, он поднял ее и двинулся к тазам — подлить, чтобы стало светлее и дело пошло быстрее. Бутыль была тяжелая, жидкости в ней было много и было трудно держать её на весу за крутые бока.

В тот самый момент, когда Тугуши, наклонившись и с трудом обхватив бутыль, пытался попасть ацетоном в таз, сзади кто-то толкнул его. Пальцы заскользили. Бутыль с грохотом разбилась. Пламя потекло по полу. Кто-то жутко завопил, отскочил. Раздался звонкий грохот.

— Пожар! Горим! — закричали голоса.

Все ринулись к двери. Зазвенели рухнувшие со столов приборы. Горящий ацетон тек по полу. В панике кто-то угодил ногой в другую бутыль, она перевернулась, и из нее тоже стало вытекать пламя. Заполыхали бумаги на столах. Зачадило пластмассовое мусорное ведро.

Кто-то в панике пытался затоптать огонь ногами, но на нем вспыхнули брюки, он дико завыл, отскочив на рукомойник, с которого посыпались склянки и колбы. Кто-то сорвал занавески, хотел ими потушить огонь, но занавески вспыхнули ярким пламенем.

У запертых дверей возникла давка.

— Где вы? — звал Кока, пятясь от огня и закрываясь руками — он был опален и плохо видел. — Борзик! Арчил!

Дым душил его. Он выхватил носовой платок и запихал его себе в рот, но стал задыхаться еще больше. Выплюнул платок. Краем глаза заметил, что белый халат мечется от двери к столу, не находя ключей в огненном хаосе.

Около двери шла глухая борьба. Кто-то бил в дверь тлеющим стулом. Хриплые крики мешались со звоном стекла и свистом огня. Разорвалось несколько банок с реактивами. На ком-то вспыхнула рубашка.

— Бейте окна! — раздались крики.

Масса отхлынула к окнам. Чем-то тяжелым стали колотить в рамы. Но пламя охватило уже растения на подоконниках. Горящие горшки скинули шваброй, выломали стекла, стали лезть в окна. Огонь полыхал так сильно, что в лаборатории стало почти светло.

Коке ясно увиделись оскалы лиц, кровь на остатках стекол в рамах. Уже прыгали в окно. Он попытался пробиться поближе к окну. Его откинули назад. Он угодил ногой в огонь, заверещал от боли, но, с неожиданной силой врезавшись в сутолоку, схватился за фрамугу. Откуда-то взявшийся Борзик толкал в окно Художника, на котором горела рубаха. Кока ногой вытолкнул Художника наружу, а потом и сам вывалился за ним. Полетел вниз и упал на угловатую, костистую, живую массу. Тут ему на голову рухнула тяжесть, он потерял сознание.

7. Пролёт

Кока метался, в спешке собирая чемодан левой рукой (правая была в гипсе), чтобы немедленно бежать из Тбилиси. Он кидал в зев чемодана какие-то вещи, плохо соображая, что делает; заглядывал зачем-то в углы, хлопал дверцами шкафов, бессмысленно озирая полки и вешалки, а потом плюхался в кресло и застывал в тяжком недоумении.

Только что позвонил Тугуши и сообщил, что Художник умер в Ожоговом центре, а милиция открыла дело на всех, кто был в лаборатории, когда возник пожар.

— Откуда ты знаешь? Когда умер? Может, понт? — осел Кока.

— Нет, правда умер.

Но Коке не верилось. С Художником он был знаком с детства, вместе ходили на кружок рисования в Дом пионеров, вместе начали пить пиво и пропускать школу, а потом уже пошли девочки, драки, музыка, анаша, таблетки, ампулы и порошки. Не раз выручали друг друга, всё делили, не подличали, не продавали и не предавали друг друга, а если цапались, то лишь по мелочам и пустякам.

— Но он как будто пошел на поправку? — утирая слезы, Кока пытался обмануть жизнь, но она неумолимо гундосила голосом Тугуши (у того была вывихнута челюсть) о том, что да, шел на поправку, а потом то ли сепсис, то ли ляпсус, то ли узус — в общем, умер. Тугуши сам толком ничего не знал, отсиживался дома со вправленной челюстью и ожогом на спине, который ему мазала постным маслом домработница Надя. И вот такое…

— А кто тебе это сказал? Ну, про Художника? — спросил Кока.

— Борзик. Позвонил. Сказал, что надо прятаться: после смерти Художника милиция открыла дело по факту смерти и начала серьезно искать тех, кто был на проклятом пожаре. (О том, кто устроил этот пожар, Тугуши старался не думать, а тем более не говорить).

— А до этого не искала?

— Откуда я знаю? Я, как и ты, дома сижу, еле говорю, а есть вообще не могу — так каши какие-то гадкие… Жалко Художника. Братом мне был… — пробулькал Тугуши.

— И мне, — ответил Кока и стал ошарашено озираться по комнате, как будто Художник был здесь, стоял за спиной. — Откуда Борзик узнал?

— У него зять в прокуратуре работает. Сказал, чтоб спрятались. Менты, правда, ничего толком не знают…

— Узнают, если захотят, — у Коки заныло под ложечкой от страха перед тюрьмой, хотя… — А что нам вообще могут предъявить?

— Кто их знает? Пожар, ширку, порчу имущества… Лучше спрятаться, — сказал Тугуши.

«Нет, лучше вообще уехать, да побыстрее», — решил Кока, а вслух спросил: — Когда похороны?

— Не знаю. Борзик сказал, чтоб никуда не ходили — на похоронах всегда ловят.

— Неудобно, — промямлил Кока, хотя ему тоже не светило встречаться с милицией ни на похоронах, ни на свадьбах. — Узнай, если сможешь.

— Как же я узнаю, если завтра к тетке в Батуми уезжаю? — удивился Тугуши. — Нет, я лучше спрячусь, пока проколы не заживут и паника не пройдет…

— Тоже верно.

Они попрощались. Кока в смятении не знал, что делать и о чем думать. Надо было бежать, но он не мог выходить из дома: после падения из окна правая рука была сломана в локте и положена в гипс заспанным врачом дежурной больницы, куда его доставил Борзик после того, как они сдали обгоревшего Художника в Ожоговый центр. Живучий и юркий, выпрыгнув одним из последних, Борзик удачно приземлился на груду тел стонущих морфинистов, и они с Кокой поволокли Художника к машине: Борзик тащил под мышки, а Кока только хватался за ноги (у него самого рука висела как жгучая плеть). Спотыкаясь о кирпичи и железки, сзади бежал Тугуши и мычал, держась обеими руками за челюсть.