Читать книгу "Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров"

Дети и вправду были не разлей вода, и предсказать, кто кого поведет под венец, уже тогда было нетрудно. Федя был явный лидер, под стать ему Ната, стройная, с большими печальными глазами и косой чуть не до пола. Вторая пара – Коля и Катя. Не в пример Нате – настоящей красавице – Катя была довольно полная и, если не считать хорошей улыбки, не слишком выразительная. Уже тогда, в детстве, желая ее похвалить, отметить, взрослые говорили лишь, что она добрая и хорошо играет с маленькими. По общему мнению, и Коля брату уступал. От природы сильный, он был не очень ладно скроен и смотрелся угловато. Это осталось и потом. Учителя считали, что он не дурак и иногда высказывает занятные мысли, правда, нередко они отдают спекуляцией. Если в Феде явно был стержень: интересовавшее его обдумывалось со всех сторон и до конца, то понять, чего, в сущности, надо Коле, не мог никто. Кажется, и он сам тоже. Впрочем, деление на пары можно счесть ерундой, потому что под венец они не собирались. Напротив, все четверо давно решили, что едва вырастут, примут постриг и уйдут в монастырь. Заводилой здесь, как и в остальном, был Федя. Именно по его примеру они каждый день ходили в церковь (у Кульбарсовых в их селе Ставишнево был большой, возведенный еще при Екатерине храм с колоннами, лепниной и роскошными, в итальянском духе, фресками), причем еще маленькими, несмотря на протесты взрослых, выстаивали службу целиком. И на ночь они тоже молились подолгу, не по-детски обстоятельно.

Любимой их игрой был «монастырь». Они придумывали подвиги, что совершат во имя Христа, «уходили» в леса, постепенно вокруг них собирались другие монахи, и так шаг за шагом возникал новый монастырь – прибежище всех бедных, убогих и недужных.

Монастырь рос: возводились храмы, строились стены, появлялись новые службы, промыслы, отчасти это напоминало сразу и Робинзона Крузо и Сергия Радонежского, но больше, конечно, последнего. Федя, который верховодил в игре, в своих мечтах был человеком трезвым и практичным, вдобавок хорошо рисовал. Он чертил подробные планы, где были пашни и сенокосы, рыбные ловли и мельницы, пасеки и большие сады. Обязательно рисовался и общий вид монастыря, над стенами которого высились золотые луковицы куполов и башни звонниц. Саму же его историю: кто основал монастырь, какими подвигами прославил, и дальше год за годом – писал обычно Коля. Среди детей окрестных помещиков они единственные были столь набожны, ведь вдобавок к ежедневным хождениям в церковь они не реже чем раз в год заставляли старших ездить в окрестные монастыри и жить там по две, а то и по три недели. Собственно, из поездок на богомолье и родилась их игра.

В уезде о младших Кульбарсовых и Колпиных немало судачили, но родители относились к их увлечению с сочувствием, считали, что в конце концов жизнь возьмет свое и никакими монахами они не станут. Но игра продолжалась, и здесь ничего не изменил ни переезд в Москву, ни гимназия. Только церковь, куда они ходили на службу, была теперь другая – храм Всех Святых на Пятницкой.

Лето они по-прежнему проводили в имении и там, уже учась в старших классах гимназии, попытались организовать нечто вроде фельдшерского пункта, оказывали первую помощь, делали перевязки, уколы, словом, то, ради чего ездить в Тамбов за 50 верст никто из крестьян бы не стал. Но толку вышло не много, и они, пару дней погоревав, в той же избе открыли школу и принялись учить деревенских ребят читать, писать и считать. Так, пока не кончилось детство, они уверенно тянулись за Федей, а тот шел прямо и не думал никуда сворачивать. Взрослые считали, что природа возьмет свое, но отношения Наты с Федей и Коли с Катей по-прежнему были вполне платонические, и они, надеясь предстать перед Господом чистыми, ничего другого не хотели.

Что на нет само собой ничего не сойдет, раньше других начал догадываться священник церкви в Ставишнево отец Никодим, которого когда-то потрясло умение маленького Феди Кульбарсова молиться. Во-первых, он молился вслух, ясно и довольно громко произнося каждое слово, но сам себя не слышал или, во всяком случае, когда молился, не помнил. Время от времени люди, видевшие, как он общается с Богом, с подобными расспросами к нему приставали, но он отвечал, что не знает, и видно было, что говорит правду. Во-вторых, его обращения к Господу были не только молитвой. Да, он каялся в собственных детских грехах, искренне в них раскаивался, но помимо них он рассказывал Господу о своих искушениях, спрашивал и даже требовал у Него ответов на вопросы, которые разрешить в одиночку не мог. И вот взрослые говорили, что и искушения, и вопросы были совсем не детскими, что и они ответов на них не знали и не знают.

Сила веры молодого Кульбарсова была как раз в том, что он верил, ни на йоту не сомневался, что ответы на его вопросы есть и веру они не умаляют. Главное же, Господь обязательно поможет ему их найти. В частности, тот же Никодим, когда впервые услышал его молитву, говорил родителям мальчика, что с замиранием ждал, что вот сейчас Христос подойдет к ребенку и все ему объяснит и он, Никодим, наконец поймет то, что ему давно не дает покоя. Так же, по свидетельству знавших отца Феогноста, он молился и в лагере, и в психушках – словом, везде, куда заносила его судьба. Катя свято верила, что эти молитвы – одна из немногих нитей, может последняя, что еще связывает Бога с людьми, среди всей бесконечной крови, зла и смертоубийства.

Тут, Аня, я должен уточнить важную вещь: немало из того, что Катя рассказывала про себя и отца Феогноста тетке, она сама, бывало, спустя много лет после происшедшего, слышала от людей, с которыми тогда зналась, причем всякий раз у нее было странное чувство: настолько в их рассказах она другая, непохожая на себя обычную. Однажды, живя с оставленным на ее попечение грудным ребенком, она узнала, что родители его вряд ли когда вернутся – они или погибли в Китае, или сбежали. Если же не дай Бог возвратятся, их ждет Особое Совещание и пуля. В общем, кроме нее, у этого девятимесячного младенца на свете никого нет, а через день от верных людей ей стало известно, что дело отца Феогноста – он был арестован полугодом ранее – тоже передано в Особое Совещание и прогнозы очень плохие, может быть, он уже расстрелян.

И вот она вдруг поняла, что все – отец Феогност больше не будет молиться Господу, никогда не будет с Ним разговаривать. У Бога на земле больше нет близкого человека, нет десяти, восьми, пяти праведников, которые могли бы Его смягчить, заступиться за человеческий род. А на ней, на Кате, младенец, и она не может допустить, чтобы хоть один волосок упал с его головы. Родители мальчика доверились ей, но еще важнее, что она сама безумно ребенка любит. Она с отрочества мечтала о собственных детях, и когда Бог, наконец, дал ей ребенка, она не могла согласиться ни на что плохое.

С ними в то время жила дальняя родственница младенца, которая хорошо знала и отца Феогноста. Через много лет она рассказывала, как однажды Катя, неплотно притворив дверь, ушла в свою комнату, – родственница тогда была на кухне, ждала, когда закипит вода, – заварив чай, она вышла в коридор, чтобы позвать Катю, и тут явственно услышала голос отца Феогноста, молившегося Богу. Такой же хриплый, с присвистом – память о Соловках, где уже перед концом срока у него было тяжелейшее воспаление легких. Его были слова, интонация, даже строение фразы. Родственница говорила, что совершенно опешила, подумать на Катю она не могла, магнитофонов тогда еще люди не придумали, а отцу Феогносту взяться было неоткуда, разве что с того света. И вот она стояла и слушала, а кто-то голосом Феогноста молил Бога о милости, о последнем снисхождении и тут же спрашивал Его, в чем провинился этот младенец, почему, за чьи грехи он должен принять смерть. И то же про самого отца Феогноста. За что его пытают, мучают, хотят казнить или уже казнили?