Читать книгу "Мелодия встреч и разлук - Лариса Райт"

— Просыпайся, Арчи, приехали, — снова оборачивается к Алине: — Пойдем к нам, выпьем чайку.

— Какой чай? Погоди! Я не понимаю, что с фотографиями?

— С фотографиями? Ах, это… Это просто мой… наш подарок тебе.

— ???

— Ты же видела, вчера не было никакой шумихи: ни газетчиков, ни телевизионщиков, ни папарацци.

— …

— Но человечество наверняка не откажется ознакомиться с подробностями нашего бракосочетания.

— И???

— Просто договорись с любым журналом и продай эксклюзив.

— А деньги?

— Я же говорю тебе: «Это подарок».

— И что мне с ним делать?

— Что хочешь. Фотографии отличные. Думаю, тебя ждет много интересных предложений. А деньги помогут продержаться здесь первое время.

— Ты то отсылаешь меня домой, то снова возвращаешь сюда.

— Я просто пытаюсь помочь.

— Дева Мария!

— Зачем ты так?!

Алина и сама не знает зачем. Она негодует. История повторяется. Но если в прошлый раз она не могла отказаться, то теперь выбор есть. Ей решать, воспользоваться ли выгодным предложением и казнить себя за слабость характера долгие годы или пойти своей дорогой: дорогой с маленькой студией, небольшими деньгами, сомнительной клиентурой, дорогой с неизвестным будущим, дорогой с большими надеждами.

— Я подумаю, — просто говорит она, хотя уже совершенно не сомневается в том, как поступит на самом деле.

Снимки через неделю опубликует глянец, назначивший самую высокую цену. Большую часть средств Алина переведет на счет отделения Корпуса мира в Камеруне, остальное отдаст постаревшему литературному критику (как она и предполагала, в Америке он задержаться не пожелал, а хорошие медицинские обследования и в России теперь не бесплатны). Себе оставит только воспоминания о создании альбома. Она будет хранить в голове цветовые решения, насыщенные краски одних кадров и приглушенные тона других, четкость линий, стройность композиции, а главное, — настроение своих моделей. И когда придет время (еще через год), и к ней в студию просто заглянет женщина из соседнего дома, чтобы спросить о возможности фотографировать свадьбу ее дочери, Алина согласится, не раздумывая. Поставит только одно условие: денег не возьмет, но снимать станет там, где захочет, и сможет впоследствии распорядиться копиями по своему усмотрению. На сделанных кадрах не будет ни вечного огня, ни венценосной Ники, ни дворцовых ансамблей, ни башен, ни куполов. Будут только чувства, перемешанные с природой Царицынского парка. Не с той, что окружает поющий фонтан, отреставрированный храм и музей усадьбы, а с той, что простирается далеко в глубину, вбирает в себя изгибы прудов и тропинок, неторопливый скрип детских колясок, эмоциональные выкрики баскетболистов, мерную чеканку торопливых кроссовок, нерушимое спокойствие вековых сосен, легкий трепет листвы молодых, недавно посаженных берез и безмятежные улыбки отдыхающих на зеленой траве людей. Все это Алина назовет «Ощущениями», положит в ту же папку, где ждут своего часа «Осень» и еще несколько альбомов, и отнесет для начала в выставочный зал районного Дома культуры. Вскоре ее работы переедут в художественную галерею округа, а потом наступит черед и Дома фотографии. Лин Майлз снова станет Алиной Щегловой. Совсем другой: успешной, известной, востребованной. И такой же обиженной, просыпающейся в слезах и несчастной.

22

Славочка, дорогая, теперь наконец понимаю, как мне повезло в этой жизни. Признаюсь тебе, были моменты (и немало), когда я завидовала тебе, считала себя какой-то странной, бесчувственной, обделенной. Сколько раз задавала себе вопрос, почему все вокруг обладают способностью влюбляться, переживать, страдать и умирать от счастья, почему тебе суждено было испытать все это в полной мере, а в меня словно забыли вложить сердце? Но сейчас, милая, если бы я только могла поверить в бога, я бы вознесла ему хвалу (и не одну) за то, что он уберег меня от этого ужасного чувства, и горячо молилась бы, и просила бы беречь от него и дальше. Знаю, ты осудишь такие мысли. Ты даже после всех своих горестей продолжаешь считать любовь величайшим даром, что посылает Господь избранным. Так вот признаюсь тебе: я рада, что мы с ним друг друга не избрали. Недавно вычитала у Виланда (помнишь, это такой поэт и идеолог немецкого рококо?), что «страдание любви слишком сладко, чтобы искать от него излечения». А я вот думаю, что некоторым такие пилюли просто необходимы. Люди (хорошие люди), отравленные любовью, перестают быть собой, считают правильными дурные поступки, совершают ужасные вещи, пытаясь угодить (и безрезультатно) предмету своего обожания. Что там у Достоевского по поводу гармонии? Никому она не нужна, если в ее основе заложена хотя бы одна детская слеза? А я бы перефразировала, сказала бы, что никому не нужна такая любовь. А у нас здесь к тому же речь идет не об одной детской слезинке, а о целом море соленой печали. Наверное, стоит вмешаться… Но как? Ведь нет от этой вашей любви ни таблеток, ни микстур, ни порошков. Человек должен очнуться сам. А что, если сон будет длиться вечно? Жаль, ужасно жаль малышку. Ты будешь спорить со мной о ценности каждой жизни, но я не перестаю думать о том, что появление на свет этого ребенка было ошибкой. Люди — странные существа. Не понимаю, кто живет рядом со мной и как сущий ангел может хранить в себе столько дьявольского?

Пиши мне, только, пожалуйста, не читай нотаций и проповедей.

23

Мир еще не изменился. Это лет через пятнадцать станет модным сжигать масленицу, поститься, печь куличи и усердно креститься перед иконами. Это в новой России президенты (бывшие партработники и сотрудники КГБ) станут не только беседовать с патриархами, но и присутствовать на богослужениях, поддерживая религию, как отличный фундамент для укрепления своей власти. Это после смены строя станут выставлять мощи и привозить образа, чтобы народ не отвлекался от веры, чтобы не пенял на то, что снова приходится довольствоваться малым. А на что жаловаться? Сходи, поклонись, попроси, и обрящешь. Так будет, а пока Зинаида не знает, у кого просить и на кого уповать. Она — дитя советского времени, продукт синтеза физики и культуры, науки и искусства: есть знания, есть воспитание, есть образование, а крестика нет, как нет и вероисповедания. Из религиозного в ней до недавних пор только и было, что отвращение к Фросиной упертости: вспомнит та о Тамаре при ребенке и вставляет свое вечное:

— Царство небесное.

А Маня потом все внутренности вынет расспросами, что за царство такое и как туда попадают. А теперь Зина и сама не отказалась бы там очутиться. Не насовсем, конечно. Пока рановато. А так, на экскурсию. Ей бы вопросы задать, да ответы найти, да помощи попросить. Говорят, надо в церковь идти, иконам кланяться, грехи замаливать и креститься. Зина, может, и поступила бы так, если бы была уверена в эффективности рецептуры. А пока она стоит возле Святой Софии, смотрит ввысь. Вроде бы и у церкви, да не совсем. Похоже, что молится, да ни одной молитвы не знает. А если бы и знала, то устыдилась бы и в храм войти, и к богородице обратиться. Как попросить величайшую из матерей научить Зинаиду любить собственного ребенка? За чужого она жизнь готова отдать, а своего и глаза бы не видели. Что за напасть? Нелепость? Наказание? Провидение?