Читать книгу "Я дрался на Т-34. Книга 2 - Артем Драбкин"

— Кто был в вашем первом экипаже?

— Весь экипаж был необстрелянным, никто из ребят ранее на фронте не был. Стрелок Вася Харин. Погиб в первых боях. Командир орудия Вася Осипов, уралец. Оба Васи были славными парнями. После ранения Осипов попал в другой батальон бригады, и я не знаю, дожил ли он до конца войны. Механик-водитель Борис Макаров, был также ранен в первых боях, после госпиталя вернулся в бригаду и снова попал в мой экипаж. Пока он был в госпитале, я потерял два экипажа. После возвращения в батальон Боря всегда был со мной вместе. Верный друг. Погиб в конце января 1945 года. Еще одним членом экипажа был Саша Белов, кубанский казак, несколько месяцев проживший под немецкой оккупацией и имевший некоторое представление о войне. Белов сгорел в танке. Все ребята были в возрасте 19–20 лет.

— Как вы оцениваете подготовку экипажа к боевым действиям?

— Нулевая. Экипаж в танковом УПе здорово поморили голодом, но мало чему научили. Не было претензий только к командиру орудия — этот стрелять умел. Механик-водитель имел всего восемь часов вождения танка. Но тут даже дело не в профессиональной подготовке. Экипаж был физически истощен. Я с тоской смотрел на своего башнера и думал, как такой доходяга будет в бою, в неописуемой тесноте, на ходу танка заряжать орудие пятнадцатикилограммовыми снарядами? Где он силы возьмет вытащить снаряд из чемодана? Я постоянно думал — как накормить экипаж? Перед погрузкой увидел на эстакаде пустой запасной бак для горючего. Подобрали этот бак и залили его газойлем. У кранов с газойлем не существовало никакого контроля и ограничений. Спрятали этот бак под брезент, дав ему торговую марку — «керосин». И благодаря этому «керосину» мой экипаж наконец отъелся. Всю дорогу до фронта мы меняли газойль на сметану, творог, молоко и хлеб. Ребята ожили, у них появился интерес к жизни.

За четыре дня наш эшелон проделал путь до Москвы, дальше поезд пошел на Смоленск. Там нас разгрузили, и колонна маршевой танковой роты своим ходом пошла на Богушевск. Несколько дней мы кочевали вслед за фронтом, и за это время я смог подтянуть экипаж в плане боевой подготовки. Всю дорогу мы тренировались. Механик нарабатывал часы практического вождения. Перед отправкой в бригады нам устроили тактические занятия и боевые стрельбы, мы неплохо отстрелялись, и я был доволен своим экипажем.

Попали мы во 2-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду, которой командовал подполковник Ефим Евсеевич Духовный. Эта бригада на фронте была знаменитой. Она была фронтового подчинения и не входила в состав какого-то определенного танкового корпуса. В составе бригады было 65 танков в трех танковых батальонах, мотострелковый батальон, батарея ПТА, рота связи, разведчики, санвзвод и множество других различных мелких подразделений. В батальоне две роты по десять танков и 21-й танк комбата. Сто пять человек в экипажах и еще примерно 30–35 человек во вспомогательных тыловых и ремонтных подразделениях батальона.

Бригада использовалась исключительно «для прорыва» и несла огромные потери в каждой наступательной операции. По сути дела, это была бригада смертников, и пережить в ней два наступления для рядового танкиста было чем-то нереальным. После того как я выжил в летнем наступлении в Белоруссии и Литве, меня все в батальоне называли за живучесть — Счастливчик. Но новичкам в бригаде никогда не говорили, в какую «веселую» часть они попали. Зачем людей лишний раз расстраивать… Это позже новички понимали, что их будущим займутся только два наркомата — «Наркомзем» и «Наркомздрав»…

— Как происходил прием пополнения в бригаде? Проводились ли подробные инструктажи для нового пополнения?

— Десять экипажей из нашей маршевой роты прибыли во 2-ю гвардейскую ОТБр. Многие экипажи сразу же «перетасовали». Приходили командиры рот и набирали себе в старые экипажи «новичков». Могли и старый танк «махнуть», поменять на новый. В этом аспекте не было каких-то строгих правил. У кого радиста не хватает, у кого механик убит. Лишних «безлошадных» танкистов отправляли в «пеший резерв» при батальоне. Там же находились «безлошадные», вернувшиеся в батальон после госпиталей и еще не распределенные по другим экипажам. Знаете, как у танкистов? Танки летом чаще горели, а зимой танкистов чаще подбивали. Так летом не хватало танков, а зимой — людей в экипажах. Но мой экипаж по прибытии в бригаду не тронули и не «разобрали на запчасти». Попал во взвод лейтенанта Бородулина, который был через несколько дней тяжело ранен. Инструктаж новому пополнению всегда давался поверхностный. В воздухе звучали в основном две фразы, первая — «Война научит», и непосредственно перед боем говорили: «Делай как я!»

Моим танковым батальоном командовал майор Дорош. Неплохой парень. Доброжелательный и симпатичный человек, украинец из Днепропетровска, всегда выдержанный, ироничный, покровительственный. Сам Дорош в танковые атаки почти никогда не ходил, и его «21-й танк» мы считали резервным. Замполитом батальона у нас был майор Смирнов, редкая пакость, мародер, увешанный до пупа орденами. Никогда в бою Смирнова никто не видел. Его ненавидели все танкисты, называя замполита, чуть ли не в лицо, кратко и ясно: «Говно». Про этот «выдающийся экземпляр рода человеческого» попозже расскажу подробнее. Начальником штаба батальона — адъютантом старшим — был хороший человек, который испытывал чувство вины, когда отдавал приказ «безлошадным» танкистам, только что потерявшим машину, пересесть в другой танк. Жалел нас… В батальоне еще был заместитель по строевой, зампотех, зампотылу (он же начпрод), начбоепит и так далее.

Первый бой я принял в самом начале белорусской наступательной операции. Прорыв между Витебском и Оршей. Дошли до рубежей западнее Борисова. Наши тылы отстали за Березиной, мы остались без горючего и боеприпасов. И когда бригаде дали приказ повернуть на Вильнюс, то жалких остатков снарядов и горючего в обескровленной бригаде хватило только на то, чтобы экипировать три танка, один взвод. Этим взводом мне и пришлось командовать, представляя нашу бригаду в июльских боях за Вильнюс. Предоставили «возможность отличиться»… В качестве офицера связи с нами вызвался поехать парторг батальона старший лейтенант Варивода, хоть политрук, но порядочный человек, полный антипод дурака и труса Смирнова. По грунтовым дорогам и песчаным проселкам прошли без привалов более двухсот километров, сжигая резиновые бандажи катков и выгоняя всю душу из дизелей и из людей. Остановились возле штаба стрелкового корпуса, расположенного в каком-то литовском фольварке в шести километрах от Вильнюса. Пошли с парторгом в штаб. Варивода, будучи старше меня по званию, доложил комкору, генерал-лейтенанту, о прибытии передового отряда 2-й гвардейской танковой бригады в составе трех танков.

Генерал-лейтенант, кажется это был Крылов, критически оглядел меня с ног до головы и, указывая на меня подбородком, сказал: «И это и есть знаменитая 2-я гвардейская, которая должна обеспечить мне взятие города?» Мы молчали. Генерал продолжил с улыбкой: «Ну что ж, бригада так бригада. Отдыхайте, ребята. Утро вечера мудренее. Можете кино в штабе посмотреть». А внизу, в Вильнюсе, грохотал бой. Мы с Вариводой растерянно переглянулись и не могли ничего понять.

Утром, восьмого июля, я получил приказ проследовать в распоряжение командира одного из полков 144-й стрелковой дивизии. Проехали мимо кладбища и в районе вокзала нашли командный пункт. Меня проводили к комполка. Этот подполковник с замашками полководца сказал, что у противника держат оборону всего человек сто пехоты, пара немецких танков и несколько орудий, раз-два и обчелся. Мол, плевое дело тебе, лейтенант, поручаю, давай быстро разгони немцев, долго с ними не цацкайся. И мы, три танка, поползли по городским улицам, не видя друг друга. Обещанные подполковником два немецких орудия, видимо, размножались неполовым делением, по нам стали бить из орудий со всех сторон.