Читать книгу "Тайна Дамы в сером - Ольга Строгова"

Ледяной поток, обрушившийся на непокрытую голову Аделаиды, смог на какое-то время вернуть ее к действительности. Аделаида раскрыла зонтик, перешла улицу и остановилась на перекрестке, решая вопрос – идти в сторону гороно по Главному проспекту и неминуемо опоздать при этом минут на пять-семь или же напрямую, дворами, а потом по улице Северной. Это значительно сократило бы путь, однако во дворах могли оказаться глубокие, трудно проходимые без специального снаряжения лужи. Но, как только она приняла решение идти напрямик и шагнула в ближайшую подворотню, ее встрепенувшееся впервые за много лет воображение вновь принялось за свое.

В результате Аделаида поскользнулась в одном из дворов и чудом удержалась на ногах, получив очередную порцию холодной воды за шиворот; вдобавок на Северной ее окатил грязной волной гремящий, воняющий бензином древний самосвал. Аделаида проводила его рассеянным взглядом, пробралась сквозь толпу других жертв самосвала, изрыгавших брань и проклятия, и наконец ступила под высокие, немного сумрачные своды главного городского здания.

Гардероб для посетителей не работал, и Аделаида, кое-как отряхнув тяжелую мокрую дубленку, вывернула ее мехом наружу, повесила на руку и поспешила вниз, хлюпая сапогами и оставляя на мраморных ступенях лестницы мокрые следы.

В кабинете заведующей ей повезло – ее любимое место, за дальним концом длинного узкого стола для совещаний, было свободно, и она, лавируя между раскрытыми для просушки зонтиками, здороваясь и отвечая на приветствия, поспешила занять его.

До начала совещания оставалось несколько минут, и кабинет быстро наполнялся народом. Ее многострадальная дубленка на разлапистой вешалке быстро исчезла под фасонистой курткой завуча из второй школы и чьим-то скромным черным пальто с мятым воротником. На стул рядом с ней привычно взгромоздился директор музыкальной школы, огромный, одышливый, с багровым лицом, в качестве приветствия буркнул что-то про погоду и тут же, отвернувшись, задал вопрос сидящей за отдельным столиком даме из бухгалтерии.

Сегодня, впрочем, многие первым делом обращались с вопросом к даме из бухгалтерии, худощавой особе неопределенного возраста в тусклом синем костюме и с тем особенным выражением глаз, которое порождает многолетняя работа с финансами. Дама в ответ вежливо приподымала уголки тонких губ и советовала немного обо-ждать.

Заведующая постучала карандашом по стеклянному графину с водой и строго посмотрела на опаздывающих, бестолково толкущихся у перегруженной вешалки. Опаздывающие, путаясь в зонтиках и бормоча извинения, просочились наконец на свободные места, и совещание началось.

Минут через десять согревшаяся Аделаида почувствовала, что у нее слипаются глаза, а ручка, которой она прилежно водила по листу блокнота, вот-вот выпадет из ослабевших пальцев. Она украдкой покосилась на соседей – те строчили как заведенные, и на их лицах отображалось самое пристальное внимание. Аделаида поспешно перевернула лист, испещренный изображениями профилей и цветов, и сделала очередную попытку сосредоточиться на том, что говорила заведующая.

– …Случай, что и говорить, не совсем обычный, и мы должны, во избежание прецедента, всесторонне рассмотреть его и дать ему адекватную оценку. В самом деле, директор школы, человек, пользующийся заслуженным уважением в обществе, солидная замужняя женщина – и вдруг втрескалась в заезжего гастролера, как последняя семиклассница…

– Что?! – обмирая, переспросила Аделаида. Соседи дернулись и с испугом посмотрели на нее.

– Я говорю, – любезно повторила заведующая, – что администрация не может пройти мимо подобного вопиющего факта! Впервые за много лет сборная команда нашего района с треском провалилась на областной олимпиаде по естествознанию, и мы, Аделаида Максимовна, так же как и вы, испытываем законное чувство удивления и даже, не побоюсь этого слова, возмущения подобной недоработкой наших коллег из естественно-научного отдела. Но здесь, товарищи, есть доля и нашей общей вины, и мы должны признать, что…

Сердце Аделаиды потихоньку вставало на место. Роковые слова вовсе не были произнесены вслух, да и вряд ли были кем-то подуманы. Ей просто померещилось.

Это был ее собственный внутренний голос, голос ее здравомыслия, пробившийся наконец сквозь цветущие дебри воображения. И голос этот отнюдь не удовлетворился сказанным, о нет! Удивительным образом переплетаясь с голосом заведующей, закончившей наконец критиковать несчастных естественников и переключившейся на подготовку к выпускным экзаменам, этот голос объяснял, уговаривал, увещевал и даже грозил – мол, нужно срочно принимать меры, если не хочешь услышать такие слова наяву… От начальства. От коллег. А разве может от них что-нибудь укрыться? Разве в школе можно чихнуть и быть уверенным, что об этом никто не узнает? Ну ничего, ничего, надо держаться, ни в коем случае не показывать виду, что он для нее – нечто большее, чем просто гость.

И уж конечно, ни на минуту не оставаться с ним наедине. Ни под каким видом. Всего пять дней, а потом он уедет. И мы облегченно вздохнем, хотя, может, и поплачем немного; но главное – жизнь снова вернется в нормальную, привычную колею. Правда, он что-то такое говорил о приглашении в Цюрих… Ну так что же, можно туда и не ездить; это чтобы поехать за границу, требуется приложить усилия, и немалые, а чтобы туда не ездить, никаких усилий не требуется.

Пять дней. Надо продержаться всего пять дней, и все окончится без последствий для нас и нашей прочной, устоявшейся, достойной репутации.

Здравомыслие, поставив железобетонную точку над «i», удовлетворенно умолкло. Оно свое дело сделало – вернуло хозяйку с небес на землю, вырвав ее из хищных лап опасных и непредсказуемых фантазий. Впрочем, воображение никогда не было сильной стороной Аделаиды. Она даже за школьные сочинения редко получала оценки выше «четырех».

Привычное сонное оцепенение накатывало на ослабевшую от беспощадной логики здравомыслия Аделаиду.

Вернулась старая знакомая – слабая, но ощутимая пульсирующая боль в висках, которая была верной спутницей ее жизни на протяжении пятнадцати, а то и всех двадцати лет и от которой в последние дни она начала было отвыкать.

Огромный и яркий воображаемый мир, на миг поманивший ее сияющими горизонтами, схлопнулся до размеров крошечного воздушного пузырька, но все же не исчез окончательно. Было, было что-то, мешающее Аделаиде окончательно сдаться здравомыслию и тихо опуститься на дно своего прежнего тягучего, безрадостно-беспечального, но вполне безопасного существования.

И это «что-то» было не воображаемым, а реальным, возможно даже, более реальным, чем зеленоватые стены и бледные лица вокруг, чем шелест бумаг, осторожное покашливание и монотонное бормотание методиста, сменившей заведующую на трибуне. Это был след от прикосновения его губ – невидимый, но осязаемый, – ласковое тепло, оставшееся на месте отгоревшего и рассыпавшегося огненными искрами цветка.

– А в заключение, – вновь взяла слово заведующая, – я хочу сообщить вам приятную новость…

При этих словах народ встрепенулся, перестал шелестеть бумагами и устремил на начальство мутные от духоты и усталости глаза.