Читать книгу "Винляндия - Томас Пинчон"

— Где управляющий?

— Я и. о. него.

— Это правительственный чек, посмотрите, вы это всё время делаете, вы же чеки с базы обналичиваете, правда?

— Ага, но это ж не чек с базы.

— Они сидят в федеральном здании в центре, номер телефона тут значится, можете им позвонить.

— Рабочий день окончен, мэм. Да, сэр, чем могу помочь? — Очередь за спиной Френези удлинилась, терпение сократилось. Она посмотрела на девчонку — языкастая, вздорная. Хотелось сказать: детка, ты б поаккуратней с такой сранью. Но лет ей столько же, сколько и Прерии было б… за этой кассой проработает, должно быть, всю оставшуюся жизнь, а раз у Френези годы федерального подкрепления и разрешения конфликтов одним-звонком позади и быстро тают, она уже не в позиции диктовать условия… Униженная, беспомощная, она в поту вышла в серо подавленную ночь, вонь движения, уличного освещения маловато, в воздухе отдалённый неопределимый рокот откуда-то из глубин базы.

Она поехала в центр, излишне осторожничая, потому что хотелось причинить кому-нибудь ущерб, нашла винную лавку с большой вывеской «Обналичиваем Чеки», внутри получила тот же поворот. На одних нервах и злости, она не бросала предприятия, пока не доехала до следующего супермаркета, и на сей раз ей велели обождать, пока кто-то ходил в подсобку звонить.

И вот там-то, глядя в длинный проход замороженных продуктов питания, мимо кассовых стоек, и в предельное чёрное свечение передних витрин, она осознала, что вступает в миг неоспоримого ясновидения, в жизни у неё редкий, но узнанный. Она поняла: топоры рейганомики машут везде, они с Блицем больше не исключения, их легко могут бросить и забыть в верхнем мире, на милость любых незавершённых в нём дел, что могут ныне возобновиться… как будто их все эти годы держали на хранении в некой свободной от времени зоне, но теперь, по несчитываемому капризу чего-то у власти, им надлежит заново вступить в часовой механизм причины и следствия. Где-то там будет и настоящий топор, либо что-то столь же болезненное, Джейсоническое, окончательное лезвием-по-мясу — но в том далеке, куда её, Блица и Николаса ныне уже доставили, всё будет делаться кнопками на буквенно-цифровых клавиатурах, заменяющих невесомые, невидимые цепи электронного присутствия или отсутствия. Если рисунки единиц и нулей «подобны» рисункам человеческих жизней и смертей, если всё касаемо личности, можно представить в компьютерной записи длинной цепочкой единиц и нулей, что за существо тогда будет представлено долгой чередой жизней и смертей? Наверняка такое, что уровнем выше, — ангел, мелкое божество, нечто в НЛО. На формирование всего одного знака в имени этого создания уйдёт восемь человеческих жизней и смертей — а всё его досье может занять значительный кусок всемирной истории. Мы цифры в Божьем компьютере, — не столько думала она, сколько мычала себе некий обычный госпел, — и годимся лишь на одно, быть мёртвыми или быть живыми, только это Он и видит. Что мы стенаем, чем довольствуемся, в нашем мире трудов и крови, всё не стоит внимания хакера по имени Бог.

Ночной управляющий вернулся, держа чек, как держал бы использованный одноразовый подгузник.

— Они прекратили по этому выплаты.

— Банки закрыты, как они это могут?

Всю свою трудовую жизнь тут он провёл за разъяснениями реальности стадам компьютерно-безграмотных, что валом валили в магазин и из него.

— Компьютеру, — начал он нежно, ещё раз, — спать не нужно никогда, даже на перерыв уходить. Он как бы открыт 24 часа в день…

* * *

Поместье Уэйвони занимало дюжину акров на склонах южнее Сан-Франциско, с видом на Залив, мост Сан-Матео и округ Аламеда через смог в определённые дни, хотя сегодня стоял не такой. Дом, датируемый ещё 1920-ми, выстроили в стиле «средиземноморский историзм», улице он являл лицо одноэтажной скромности, а за ним и вниз по склону на восьми уровнях распростёрлась гигантская вилла, гладко оштукатуренная белым, с округлыми сверху окнами и красными черепичными крышами, с бельведером, парочкой веранд, садиками и двориками, весь склон полнился фиговыми и оливковыми деревьями, абрикосом, персиком и сливой, бугенвиллеей, мимозой, барвинком, и, сегодня повсюду, в честь невесты, бледные плантации жасмина, лившиеся невестиным кружевом, ночь напролёт будут рассказывать обонятельные сказки о рае, ещё долго после того, как последних гостей развезут по домам.

Возникши из бассейна размерами с небольшое водохранилище, в плавках из шотландки от «Братьев Брукс», даже на первый взгляд не способный быть принятым за какую-либо мраморную статую из тех, что вокруг, Ралф Уэйвони-ст. накинул на себя полотенце, не так уж давно потыренное из «Фэрмонта», взошёл по краткому лестничному пролёту и встал, озирая окрестность поверх подпорной стенки, коя в утреннем тумане, казалось, отмечает край утёса, а то и всего света. Лишь несколько силуэтов деревьев, а как автотрассы, так и El Camino Real[42] чудом молчат, — именно ради таких вот мгновений Ралф-ст., способный ценить мир и покой, как любой другой человек, мог предпринять ещё одни, как он сам начал к ним относиться, микроканикулы на каком-нибудь острове, где время хрупко и драгоценно, вроде любого таитянского или чего-то вроде.

Относимый посторонними к тому типу руководства, чьё представление о власти — секретарша на коленях под столом, Ралф, в действительности, больше заботился о других, нежели временами полезно бывало ему самому. Любил — и по-настоящему был к ним внимателен — взводы детворы, что всегда появлялись на семейных сборищах, вроде сегодняшнего. Детвора это улавливала, ценила и кокетничала с ним тоже. Друзьями он дорожил за их готовность резать ему в глаза правду-матку и говорить что-нибудь вроде: «Твоя беда, Ралф, в том, что для своей работы ты недостаточно фанатик контроля», — или: «Ты же вроде как должен позволять себе иллюзию, что занят чем-то значимым, а тебе, похоже, насрать». Его мозгоправ ему то же самое говорил. Что Ралф понимает? Он смотрел в зеркала и видел кого-то в нормальной для своих лет форме, он шёл и проводил положенное время в гидромассажной ванне и на теннисном корте, во рту располагал кое-какой дорогостоящей стоматологией, которую применял к еде изысканно и тщательно. Милая супруга, Шондра, что тут скажешь? Детки — ну, время ещё есть, оно покажет. Джельсомина, малышка, сегодня выходит замуж за преподавателя из колледжа в Л.А., из хорошей семьи, с которой Ралф вёл безупречные и даже почётные дела. Доминик, «кинематографический управленец», как Рал фу нравилось его называть, накануне ночью прилетел из Индонезии, где был линейным продюсером некоего кина про чудовищ, чей бюджет требовал корректировки от часа к часу, поэтому он много времени висел на телефоне, дороговато, но, быть может, удавалось попутать тех, кому его случилось прослушивать. И Ралф-мл., который однажды должен будет взять на себя руководство «Предприятиями Ралфа Уэйвони», приехал своим ходом, взяв отгул от обязанностей управляющего придорожного салона «Огурец» в Винляндии.

— Тебе надо понимать одно, — доверился Ралф своему тёзке в тот день, когда пацану стукнуло восемнадцать, и ему на три года раньше устроили вечеринку ventunesimo[43], ход в то время разумный, учитывая множество талантов, что в его личности проявлялись к попаданию в неприятности, — пока слишком ни во что не вляпался: мы — стопроцентная дочерняя компания.