Читать книгу "Итан Фром - Эдит Уортон"

Каждое ее слово было будто клок, вырванный у него из сердца. Он до мельчайших подробностей видел этот постылый дом, куда ему предстояло вернуться, лестницу, по которой он должен будет всходить каждый вечер, женщину, которая будет ждать его за дверью спальни… Неожиданное признание Мэтти, когда он понял наконец, что все случившееся с ним случилось и с нею, казалось ему невероятным чудом, и он никак не мог опомниться; и потому мысль о доме возбуждала у него еще большее отвращение, а возврат к прежней жизни представлялся еще более невыносимым.

Она продолжала еще о чем-то просить его, перемежая мольбы рыданиями, но он уже не слышал ее слов. Шапочка сбилась у нее на затылок, и он гладил ее по волосам, гладил без конца, чтобы унести и сохранить в своей ладони это ощущение, как земля хранит спящее зерно. Потом он опять отыскал ее губы и как будто перенесся вместе с ней к Черному озеру, в тот далекий, жаркий августовский день… Но ее щека, когда он прикоснулся к ней лицом, была холодная и мокрая от слез, и он увидел в ночи дорогу к станции и услышал отдаленный свисток паровоза…

Под густым шатром елок, смыкавшимся у них над головой, было темно и тихо, как в могиле. «Может, в могиле так и будет, — сказал себе Итан. — Хотя тогда я уже ничего не буду чувствовать…»

Старый гнедой, привязанный на той стороне дороги, внезапно заржал, и Итан подумал: «Наверно, вспомнил, что пора ужинать…»

— Пойдем, — шепнула Мэтти и потянула его за руку. Ее мрачная решимость совершенно парализовала его волю; она казалась ему олицетворенным орудием судьбы. Он вытащил из-под елок санки и, выйдя на дорогу, где было посветлее, еще долго хлопал глазами, как разбуженная днем ночная птица. Настал час ужина, и все старкфилдские жители сидели по домам; поблизости не было ни души. Небо, набухшее тяжелыми тучами — предвестниками оттепели, — нависало так низко, как бывает летом перед грозой. Он напряженно вглядывался в полумрак, и собственное зрение казалось ему не таким острым, как всегда.

Он сел на санки, и Мэтти тут же уселась спереди. Шапочку она потеряла, и ее волосы щекотали ему лицо. Он вытянул ноги, уперся каблуками в снег и обеими руками запрокинул ее голову назад — но тут же вскочил и приказал:

— Ну-ка, вставай!

Она всегда подчинялась его повелительному тону, но на этот раз только вся сжалась и отчаянно запротестовала:

— Нет, нет, нет!

— Вставай, слышишь?

— Зачем?

— Я сам хочу сесть спереди.

— Нет, нет, Итан! Как же ты будешь править?

— Зачем мне править? Поедем по колее.

Они переговаривались сдавленным шепотом, словно боясь, что их подслушает ночь.

— Вставай, вставай же! — торопил он, но она только беспокойно повторяла:

— Почему ты хочешь сесть вперед?

— Да потому… потому что мне хочется, чтобы ты обняла меня сзади, — выговорил он запинаясь и рывком поднял ее на ноги; и она больше не противилась, то ли поверив этим словам, то ли просто покорившись его властному голосу.

Он наклонился, провел рукой по гладкой как стекло колее, накатанной бесчисленными полозьями, и старательно установил санки в нужное положение. Она подождала, пока он, скрестив ноги, усаживался на переднее место, потом быстро села сама и цепко обхватила его руками. Ег дыхание обожгло ему затылок, и он уже готов был вскочить — но мгновенно вспомнил, что выбора нет. Мэтти права: чем разлука, уж лучше так… Он перегнулся назад и снова привлек ее к себе.

В тот момент, когда санки тронулись с места, гнедой опять тоскливо заржал, и этот знакомый звук, потянувший за собой целую вереницу спутанных образов, преследовал его весь первый отрезок пути. На середине спуска, где была впадина, санки резко подпрыгнули и снова начали головокружительный лет по прямой. Они неслись как на крыльях, и ему казалось, что они и впрямь летят, летят не вниз, а вверх, в затянутое тучами ночное небо, а Старкфилд, словно песчинка во вселенной, остается где-то далеко под ними… Потом впереди, у изгиба дороги, возник и затаился до поры до времени старый вяз, и Итан сказал, стиснув зубы: «Сейчас все кончится — сейчас все кончится!»

Теперь он не спускал глаз с дерева. По мере приближения Мэтти все теснее прижималась к Итану, и ему уже казалось, что ее кровь струится по его жилам. Раза два санки слегка вильнули вбок, и он наклонил корпус, выравнивая их ход. Он без конца твердил себе: «Сейчас все кончится»; и какие-то обрывки сказанных ею фраз проносились у него в голове и кружились перед глазами. Старый вяз приближался и вырастал на глазах, и на последних метрах Итан подумал: «Он ждет нас — как будто знает…» Но вдруг перед ним, заслонив цель, к которой он был уже близок, возникло искаженное уродливой гримасой лицо его жены, и он невольно отпрянул. Санки, послушные его малейшему движению, накренились, но он тут же восстановил равновесие и направил их прямо на маячившую впереди черную массу. В последний миг ветер обжег ему лицо миллионом огненных бичей — и за этим последовал удар…

Небо все еще было в тучах, но прямо над ним поблескивала одинокая звезда; он с трудом соображал, что же это — Сириус или… или… Думать дальше почему-то нехватало сил; глаза у него смыкались от усталости — заснуть, поскорее заснуть… Вокруг стояла такая тишина, что он слышал неподалеку, под снегом, слабое попискиванье какого-то зверька. Этот тоненький, жалобный звук, похожий на писк полевой мышки, не прекращался, и Итан рассеянно подумал, что, должно быть, мышонок попал в беду. Немного погодя он окончательно понял, что невидимый зверек мучается от боли, потому что эта боль каким-то таинственным образом передалась и ему и терзала теперь его собственное тело. Он безуспешно попытался перекатиться по снегу поближе к тому месту, откуда доносился писк, и вытянул в сторону левую руку. Теперь он не только слышал этот звук, но как будто осязал его пальцами — его ладонь прикоснулась к чему-то мягкому и пружинистому…

Сердце у него разрывалось от жалости, и он сделал нечеловеческое усилие, чтобы подняться на ноги, — и не смог, потому что его придавил к земле огромный камень или еще что-то тяжелое. Но он продолжал потихоньку шевелить пальцами, надеясь добраться до злополучной зверюшки и как-то помочь ей — и тут вдруг понял, что дотрагивался до волос Мэтти и что его ладонь лежит на ее лице.

С неимоверной затратой сил он приподнялся на колени, приподняв и давивший на него чудовищный груз, провел рукой по ее лицу и нащупал ее шевелившиеся губы…

Он нагнул голову и приник ухом к этим губам, и в темноте увидел, как открылись ее глаза, и услышал, как она произнесла его имя.

— Ох, Мэтт, а я уж думал — все кончилось, — простонал он; где-то далеко на горе снова тоскливо заржал гнедой, и он еще успел подумать: «Давно бы надо задать ему овса…»

_______

Как только я переступил порог кухни, монотонно-плаксивый женский голос умолк, и я не понял, кому из двух находившихся там женщин принадлежал этот голос.

Одна из них, высокая и сухопарая, при мрем появлении поднялась со стула — не потому, чтобы хотела оказать мне как гостю внимание, поскольку она лишь скользнула по моему лицу недоуменным взглядом, а для того, чтобы заняться ужином, запоздавшим из-за долгого отсутствия хозяина. На ее тощих плечах болтался, как на вешалке, неопрятный ситцевый капот; жидкие седые волосы, зачесанные назад и подхваченные на затылке сломанной гребенкой, открывали костлявый лоб. Глаза у нее были тусклые и бесцветные — из тех, что ничего не отражают и ничего не выражают, а тонкие, сжатые в ниточку губы были так же бескровны, как все лицо.