Читать книгу "Чужое лицо - Эдуард Тополь"

Телефонный звонок прервал воспоминания Юрышева о фильме, который месяц назад вызвал бурное ликование всех членов Политбюро ЦК КПСС. Юрышев отошел от окна, снял трубку.

– Сергей Иванович, вы зайдете попрощаться перед отпуском? – спросил его знакомый, чуть хрипловатый голос начальника Генштаба маршала Николая Опаркова.

Даже самому себе не хотел признаться Юрышев, что его решение бежать на Запад связано с этим человеком – маршал Опарков был отцом его бывшей жены Галины. Именно этому родству был обязан Юрышев своей стремительной карьерой, но после смерти сына, когда он выгнал Галю из дома, и дураку было ясно, что с карьерой можно проститься. Правда, маршал считал, что это временная семейная ссора, обостренная тяжелым горем – смертью сына. Он не знал истинной причины скандала, и Юрышев не мог сказать ему, что его дочь – шлюха и убийца. Маршал надеялся помирить дочку с Юрышевым – вот и сейчас он будет мягко и осторожно просить Юрышева поехать в отпуск с Галей… Что ж, когда его уже не будет в России, секретная часть вскроет его сейф и найдет там запечатанный конверт с надписью «Маршалу Опаркову, лично». В этом конверте лежат два тетрадных листа – признания Галины и записка сына.

5

«Вниманию встречающих! Совершил посадку самолет «Аэрофлота», прибывший рейсом 24 из Брюсселя. Повторяю: совершил посадку…»

Голос был мужской и такой оглушающе-неразборчивый, что Незначный невольно поморщился. Совсем недавно, всего год-полтора назад, новый, построенный немцами специально к открытию Московской Олимпиады аэровокзал международного аэропорта в Шереметьево был чудом современной архитектуры, стеклянно-голубым храмом XXI века, утопающим в хвойно-березовом лесу Подмосковья. Прозрачные стены удваивали и утраивали ощущение простора внутренних залов. Никель стоек и дверных ручек сиял матовым глянцем. Уборщицы в белоснежных импортных комбинезонах гордо катили через залы бесшумные кубы импортных же пылеуборочных машин, которые снимали с глянцевого пола даже микропылинки. И тихий, ласковый женский голос с какой-то нерусской, небесной вкрадчивостью объявлял по радио по-английски, французски и немецки о прибытии и отлете самолетов. И пахнущие заморской косметикой иностранцы, в их роскошных костюмах, шубах, с нерусскими, на колесиках, чемоданами, проходили через эти залы, пораженные тем, что и в России их встречает европейский сервис. А в буфетах и барах их изумление достигало апогея – черная и красная икра продавалась здесь по баснословно низкой цене. А кроме икры – семга, лососина, гусиные паштеты, сервелат, изобилие колбас, овощей, фруктов, соков, вин, водки – и тоже но немыслимо низкой цене, почти даром.

Еще тогда, во время Олимпиады, Незначный хорошо знал, что это изобилие и эти смехотворные копеечные цены на икру – простой трюк, чтобы с первого шага прибывшего с Запада туриста опрокинуть его предвзятость и показать, что все слухи о продовольственных трудностях в СССР – глупая антисоветская брехня. Он понимал, что едва кончится Олимпиада, как все это изобилие исчезнет. Теперь каждый раз, когда он приезжает в Шереметьево встречать очередных американских туристов, он испытывает горечь и досаду. Ну хорошо, пусть уже нет в буфетах икры по 70 копеек за 50 граммов, пусть нет гусиных паштетов и финского сервелата, но куда девался мягкий, неземной женский радиоголос? Почему его сменил этот ухающий ржаво-железный мужской хрип? И почему эти толстозадые уборщицы уже не носят форменные белые комбинезоны, а ходят, как уборщицы всех московских вокзалов, в какой-то серой дерюге? И почему их пылеуборочные комбайны, когда-то бесшумные, стали реветь, как авиамоторы? И зачем на всех дверях служебных помещений рядом с голубым стеклом и никелем появились эти чудовищные амбарные замки?

– Ох уж это наше русское разгильдяйство! – сказал он со вздохом Людмиле Звонаревой, гиду «Интуриста», которая, как и Незначный, приехала встречать Вильямсов. Они сидели в кафетерии, пили чай с сухими, позавчерашними, что ли, бутербродами. Красивая, сорокалетняя, небольшого роста шатенка – юркая, веселая, вся в импортной косметике, одетая в дымчатую канадскую дубленку, – Людочка Звонарева знала три иностранных языка и была одним из лучших гидов «Интуриста» и осведомителем КГБ. Ни один иностранный турист, глядя на эту беспечную хохотушку с озорными жизнерадостными глазами, кокетку и болтушку, сыплющую анекдотами, не мог и предположить, что по ночам Людочка Звонарева пишет в КГБ длинные, обстоятельные отчеты с подробными психологическими характеристиками своих подопечных. Оба – и Незначный, и Людочка – знали по опыту, что от посадки самолета до выхода пассажиров в таможенный зал у них еще есть минуты три-четыре, и Людочка сказала:

– Что-то у вас вид неважнецкий, товарищ майор. Вроде и работы сейчас не густо – туристов нет почти… Я имею в виду – стоящих, нужных…

– В том-то и дело, – ответил Незначный. – Когда был «детант», турист шел косяком и было из кого выбирать. Если кто-то срывался с крючка – ну и пусть, были другие кандидаты. А сейчас все зажали, туристов нет почти, одни старухи, а план по вербовке никто не снижает. Плановая экономика! Лопни, а выдай ту же норму, что и три года назад при «детанте». Поэтому Вильямса нужно брать в оборот с первой минуты. Он вообще оказался фигурой особого интереса. – Незначный интонацией подчеркнул слово «особого», поскольку большего Звонаревой знать не полагалось, и встал. – Так что пошли раскидывать сети, Людочка. Пошли встречать молодоженов…

– Ну, у меня еще есть время, пока они пройдут таможенный досмотр, – ответила она и осталась допивать свой чай, а Незначный отправился в скрытую от глаз приезжих «дежурку» при таможенном зале.

В зале таможенного досмотра прибывшие из Европы советские кинематографисты уже шумно толпились у ленты багажного транспортера. Они стаскивали с конвейера свои огромные, набитые западным барахлом чемоданы, а кроме этих чемоданов у них еще были ручные сумки, баулы, авоськи, пакеты, коробки. Экономя на носильщиках, они собственноручно тащили этот багаж на столы таможенного досмотра… Незначный и еще трое его коллег из бельгийского, французского и английского отделов КГБ стояли в «дежурке» за дымчатым стеклом и, невидимые снаружи, с удивлением узнавали известные всей стране лица – Бондарчука, Баталова, Бурляева, Соловей, Мордунова, Красавиной. У них не только не открывали чемоданы, но даже не проверяли их документы, и кинозвезды были убеждены, что вот она, сила их славы. Действительно, кто не знает знаменитого комика Мордунова? Потеха, усмехнулся про себя Незначный, стоит ему или кому-нибудь из его коллег прикоснуться к этой красной кнопке на пульте спецсвязи, как на столе у таможенника вспыхнет невидимое приезжему красное табло, и уж тут любой из этих кинозвезд будет устроен такой досмотр с пристрастием – каждую пару привезенных с Запада джинсов до швов прощупают! Но нет команды проверять киношников, и, подхватив в каждую руку по чемодану и еще по две сумки и каким-то чудом удерживая при этом на плече рулон с импортным ковром, толстяк Мордунов спешно тащится к выходу из зала, где его ждут жена и взрослые дети. Но вместо того, чтобы обнять прибывшего главу семьи, дети торопливо схватили его багаж и бегом потащили чемоданы, сумки и ковер на улицу, к машине. Только там, в машине, подумал Незначный, они, обалдевая от счастья, поверят в такую редкую удачу – папе удалось провезти лишнюю пару джинсов и аж четыре пары женских сапог!…