Читать книгу "Кремлевская жена - Эдуард Тополь"

Я упала ему в ноги за миг до того, как его дубинка должна была ударить меня по голове. Я упала навстречу ему, в его колени. Он этого не мог предвидеть, ведь он бежал за нетренированной публикой, а напоролся на меня. Бедняга! И с ходу с лету он удивленно перелетел через меня как подкошенный и, не успев выставить руки, лицом шмякнулся о мокрый асфальт — своим круглым, веселым, курносым, белозубым лицом…

Я знала, что сейчас будет, и, спасаясь, покатилась, не вставая, в сторону, в кусты. Но и тут не успела — эти парни, его коллеги, тоже засекли неудачу своего дружка и с двух сторон ринулись ко мне — так старые волки, бросив погоню за своей добычей, меняют курс, чтобы выручить молодого волчонка.

Я вскочила, чтобы встретить их лицом, точнее, криком:

— Стойте! Я из милиции!

Но удар сзади — жесткий удар по шее не то дубинкой, не то ребром ладони отключил мое сознание.

Наверное, я упала — этого я не помню.

Наверное, уже и без сознания, я все же пыталась отползти в кусты…

Но хорошо помню, что несколько раз я приходила в себя не на асфальте, а на мокрой земле, в листве — это когда они били меня своими кирзовыми ботинками по голове, по плечам, по ребрам. Скорей всего бил меня тот молодой и белозубый, который по моей вине разбил себе лицо об асфальт, — теперь он отводил душу, и от его остервенелых ударов мое тело укатывалось с аллеи в кусты, а он все норовил садануть мне ботинком в лицо… А может, и другие били — не помню. Помню только, что я вставала на колени, пытаясь сказать, что я старший лейтенант милиции, но даже не успевала увидеть, кто же меня бьет, как тут же перед глазами возникал черный кирзовый ботинок, и — новый удар по рукам, прикрывающим лицо, или в висок, в скулу, в живот… И я опять отключалась…

10

22.18

Я пришла в себя на полу автобуса — наверное, от тряски. Какая-то женщина держала мою голову, рядом плотно сидели избитые и стонущие люди. Кресел в автобусе не было, все сидели на полу, сиденье водителя было отгорожено от салона грубой железной переборкой с крупными заклепками. У каждой двери стояло по милиционеру с дубинкой, следили, чтобы никто из арестованных не вздумал встать и показать свое личико в окно. Пахло кровью и грязью. Куда нас везут и давно ли, я не знала, да и не думала об этом — меня тошнило, это был первый признак сотрясения мозга.

Чувствуя, что сейчас меня вырвет прямо на людей, я стала на коленях протискиваться к ближайшей — передней двери. И тут же прозвучал грубый оклик милиционера:

— Эй! Куда, бля?

Я не могла ответить. Я знала, что стоит мне открыть рот, как из меня просто хлынет. А милиционер уже поднял дубинку и с готовностью ждал, когда я к нему приближусь. Но тут автобус остановился, двери открылись, и волна свежего воздуха задержала мой приступ.

Милиционер спрыгнул с подножки автобуса и весело сказал снаружи:

— Выходи по одному, демократы фуевы! Герцена нет среди вас?

Оказалось, мы ехали не так уж долго — до улицы адмирала Нахимова — и приехали в соседнее с «Водным стадионом» районное отделение милиции. Группа оперативников и парней в бушлатах, стоявших у входа в райотдел, громко заржала шутке милиционера насчет первого русского демократа — Герцена.

Я с трудом поднялась с колен, зацепила карманом плаща за дверную ручку автобуса и буквально выпала на улицу. И тут же ринулась в сторону, согнулась и открыла рот.

— Эй! Здесь не блевать! — крикнул кто-то из милиционеров.

— Ничё, потом сама же и вытрет! — сказал еще кто-то.

Я утерла рот рукой и вслед за каким-то прихрамывающим парнем пошла к крыльцу. «Почему-то все отделения милиции имеют крыльцо», — подумала я и вдруг поплыла от очередного головокружения и поняла, что падаю, падаю головой на крыльцо.

И я бы упала, если бы чьи-то руки не подхватили меня, не задержали падение. И выпрямили меня, и прислонили к чьему-то плечу, и буквально взволокли на крыльцо…

— Что-то я вас не знаю. Вы откуда? — Внимательные серые глаза плыли передо мной, заглядывая мне в лицо. И тонкие руки мягкими пассами двигались над моей головой, словно ощупывая ее с расстояния двух-трех сантиметров. — Слава Богу, все кости целы… У вас сотрясение мозга, но небольшое, а тошноту я сейчас уберу…

Он то приближался, то уплывал — высокий худой мальчик, на вид не старше семнадцати, только глаза смотрели взрослее. Его руки двигались над моей головой заторможенно-опоясывающими пассами — а потом словно стряхивали с себя на пол что-то невидимое, захваченное из воздуха над моей головой. Но головокружение действительно прекратилось, и этот мальчик перестал плавать в воздухе — оказалось, что он стоит передо мной на коленях. Вокруг, на полу милицейского коридора и на скамье вдоль стены, плотно сидели арестованные — человек 50–60. В ожидании вызова на допрос кто-то, нянча ушибленную руку, матерился и раскачивался, как мусульманин на молитве. Женщина лет сорока с большой кровоточащей ссадиной на лбу громко просила: «Воды! Мне надо запить лекарство! У меня диабет!» — и какая-то девушка протянула ей термос с чаем. Но при этом — хотя сидели мы на грязном полу и хотя чуть ли не у всех на лицах были синяки, а куртки и плащи либо в грязи, либо порваны, — при всем этом в коридоре не было ощущения арестантской угнетенности или отчаяния. Наоборот! В дальнем углу коридора кто-то громко рассказывал анекдоты про «чукчу», и там возбужденно хохотали… Какой-то молодой парень держал на коленях красивую, как кукла, трехлетнюю дочку с большим голубым бантом и наизусть рассказывал ей «Маугли»… Ближе ко мне молодая пара стояла у стены и вслух с издевательским выражением читала милицейскую стенгазету:

— «Хорошее пополнение получило наше отделение за счет воинов, вернувшихся из Афганистана…»

Слово «хорошее» они произнесли с таким сарказмом, что все вокруг расхохотались.

— А вот еще! — продолжали эти двое. — «Уже почти год, как сионистские каратели пытаются автоматными очередями, гранатами со слезоточивым газом, дубинками и прикладами остановить массовые манифестации палестинцев. Однако…» Слушайте, слушайте: «Однако хорошо известно, что никакие зверства не могут усмирить волю восставшего народа!» Это же просто про нас, а?..

И вообще я теперь увидела, что все они какие-то несерьезно-молодые и возбужденно-веселые. Как будто этот арест для них — доблестное приключение, а шагающие через их ноги милиционеры, то и дело уводившие на допрос очередного арестованного, ничто и никто. Курят, смеются, громко перекликаются — короче, выпендриваются друг перед другом…

И, представьте себе, это помогало: то ли от всеобщего настроения лихости, то ли под пассами молоденького хилера я как-то успокоилась и ощутила, что даже боль в затылке меня отпустила. Но тут разорванный рукав его вельветовой куртки задел меня по лицу…

— Извините, — сказал он. — Вы из «Гражданского достоинства»?

«Да ведь это же те самые демонстранты с Тверского бульвара, которых в „Дежурке“ Петровки решили „стыкнуть“ с „Памятью“, — вдруг подумала я. Интересно, что всего час назад, когда я видела их на экранах мониторов в МУРе, они казались мне словно в другом мире — телевизионном, что ли? Во всяком случае, у меня не было ощущения, что это живые люди, у которых может идти кровь или которым нужно вовремя принимать лекарство, потому что у них диабет. Ну кто же идет на демонстрацию с диабетом или трехлетним ребенком! Но оказалось, что от меня до этих людей из телевизора — просто рукой подать.