Читать книгу "Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга"

class="a">[51].

Расписание поездов

Memorial Book of Kozienice

Лагеря смерти

United States Holocaust Memorial Museum (USHMM)

Глава 7

Через несколько часов мы прибыли к месту назначения. Все это время мы стояли в кузовах грузовиков. Машины въехали на длинное поле, застроенное рядами бараков, которые были окружены колючей проволокой. Охранники-украинцы с винтовками стояли у ворот и наблюдали за нами с вышек. Это было совсем не то, что в Горчицком, где можно было выходить на волю, когда заблагорассудится. Внезапно мы оказались в тюрьме. Волянув. До этого мы и представить себе не могли ничего подобного.

Нас провели в барак с трехэтажными деревянными нарами вдоль стен и велели выбрать себе место. Каждое отделение было рассчитано на троих, так что мы с братьями спали на одной кровати. И всегда старались занять верхнюю полку. Мейлех научился этому в лагере в Пёнках еще во времена кожницкого гетто. Верхний ярус был лучше по многим причинам. Лежанки представляли собой мешки с соломой, положенные на доски, между которыми были зазоры в несколько сантиметров, так что пыль и грязь сверху сыпались в глаза тем, кто занимал нижнее ряды. Ну, и если кто‐то мочился[52] сверху, все попадало на тех, кто внизу. Такое иногда случалось.

Каждый получал металлические шизель (миску) и кружку. Миска была для вечернего супа, кружка – для утреннего «кофе». Если ты подошел к большому котлу за половником супа или кофе, а налить его не во что, тебе говорили: «Пошел вон!» То есть еды ты не получал. Эти правила «миски и кружки» во всех немецких лагерях до конца войны были одинаковыми.

Сигнал подъема раздавался в шесть часов, и первой мыслью было убедиться, что посуда на месте. Эти вещи нужно было беречь как зеницу ока. Они были спасательным кругом. Мы проделывали дырки в ремне и прикрепляли их к нему кусками проволоки. Так и работали с миской и кружкой на ремне и спали с ними. Еще были ложки. Иногда они терялись, и мы делали новые из кусков листового металла.

Некоторые воровали, но это было очень опасно. В каждом бараке был еврейский уполномоченный, называвшийся «блокэльтестер»[53], который никогда не уходил на работу. Надо было родиться под счастливой звездой или иметь связи, чтобы получить такую должность. В его обязанности входило следить, чтобы никто ничего не воровал и чтобы в барак не проникали посторонние. Он также подметал и мыл пол. Уличенного в краже расстреливали. Блокэльтестера, не выполнявшего должным образом своих обязанностей, тоже расстреливали. Мы оставляли наши часовые инструменты, детали и пуховые одеяла в бараке, когда уходили на работу, и все время беспокоились о них. Но их никто не крал.

Когда приходило время вставать, блокэльтестер звонил в маленький металлический колокольчик, и всем надо было спрыгнуть на пол. Если ты оставался в бараке, когда следовало быть снаружи, приходили охранники и разбирались с тобой. Иногда били, а иногда отправляли в так называемый «госпиталь».

Вы выстраивались на улице у котлов с «кофе», варенного из горелой репы. Подходишь к котлу, в твою металлическую кружку наливают кофе, и ты отходишь в сторону. Вот и все. Объем кружки – около половины кварты (чуть больше полулитра).

Попробовав этот напиток в первый раз, мы выплюнули его, но пришлось к нему привыкнуть. Это было единственное, что нам давали, чтобы согреться с утра. Ты не получал никакой пищи, пока не возвращался вечером с работы.

После утреннего кофе бригадиры-евреи выстраивали нас по группам в зависимости от вида работы. Обычно каждый оставался в той же группе, в которой был вчера. Но иногда кого‐то перемещали в другую. Каждая из них отправлялась на предназначенное ей место с украинским охранником из шютца[54]. Это были обученные солдаты. У каждого были пистолет на ремне и винтовка. Нацисты поддерживали идею независимости Украины от России, и украинцы всегда были настроены резко антиеврейски, так что немцы вербовали их себе в помощь. Они всегда стреляли на поражение, так, чтобы убить. На месте работы немцы надзирали за нами с помощью еврейских бригадиров и украинцев, охранявших нас с ружьями. Они не говорили с нами, и мы не имели права заговаривать с ними.

В Волянуве собирались строить казармы и другие здания для немецких военно-воздушных сил (люфтваффе), подразделение которых должно было быть здесь размещено. Мы выполняли все необходимые работы. В один день они заставляли нас копать чистый желтый песок для цементного раствора, с помощью которого возводились кирпичные стены казарм. А в другие дни нам приказывали валить лес, пилить бревна или носить доски. Иногда мы должны были таскать кирпичи или заливать цемент, чтобы проложить дорогу. Это был тяжелый труд с утра до вечера. Каждый день мы молили Бога, чтобы досталась работа полегче.

Мы с братьями всегда старались держаться вместе и стремились попасть в одну бригаду. Мойше и Мейлех стали физически крепкими, потому что делали много тяжелой работы во времена кожницкого гетто. А я не был таким мускулистым, как братья. Физическая работа была для меня очень трудна, и я просил их помогать мне, но у них с трудом хватало сил, чтобы справиться со своей нормой. Братья сказали, что к этому просто надо привыкнуть, и все. Я понял. Они были правы. Иногда они помогали мне, но я научился держать лопату и стал хорошим работником.

Над каждыми тридцатью-пятьюдесятью заключенными надзирал немецкий начальник, порой избивавший нас полицейской дубинкой. После этого жертва особенно тяжелых побоев едва ли могла работать. Иногда человек даже не мог ходить, и остальные приносили его в лагерь. Пока ты мог встать и идти на работы, немцы пользовались твоим трудом, даже если он был не слишком эффективным. Если ты совсем не мог работать, тебя помещали в так называемый госпиталь. Вставшие на ноги за один день вновь отправлялись на работы. Тех, кто продолжал болеть, убивали.

Немцы-начальники часто избивали меня. Они говорили, что я работаю недостаточно быстро, или придирались к чему‐нибудь еще. Я всегда старался исполнять все, что мне приказывали, потому что знал: если примутся бить как следует, я не смогу трудиться. Может быть, до этого ты не хотел трудиться, после же избиения ты не сможешь трудиться. Тогда тебе конец, и уже не имеет значения, чего там тебе хочется или не хочется. Меня никогда не били