Читать книгу "Ложная слепота - Питер Уоттс"

Саша разговаривала с инопланетным объектом на другом конце лазерного луча. Она сводила разговор к родственным отношениям, как семейным, так и эволюционным: неандертальцы, кроманьонцы и внучатые племянники со стороны матери. Она вела эту беседу уже не первый час, а конца ей не предвиделось, но сейчас болтовня меня отвлекала. Я попытался отсечь ее, сосредоточиться на дразнившем мою память полувоспринятом образе. Секунду назад я видел что-то перед собой. На одной из труб… точно, слишком много сочленений. Прямая и гладкая, она каким-то образом отрастила сустав. Но нет, дело не в трубе, теперь я вспомнил: там притаилось что-то лишнее, что-то…

Костлявое.

Безумие. Нет там ничего. Мы находились в половине светового года от дома, разговаривали с невидимыми инопланетянами о семейных отношениях, а меня начали обманывать глаза.

Если это станет повторяться, надо будет поговорить со Шпинделем.

* * *

Я пришел в себя оттого, что шум голосов стих. Саша замолчала. Вокруг нее грозовым облаком повисли потемневшие грани. Я выдернул из памяти последнюю фразу разговора:

«Мы обычно находим племянников при помощи телескопов. Они жесткие, как гобблиниты».

Снова сознательная двусмысленность. А такого слова — «гобблиниты» — вообще нет.

В глазах лингвиста отражалась неизбежность решения. Саша застыла на краю обрыва, прикидывая глубину омута внизу.

— Вы забыли упомянуть о своем отце, — заметили на другом конце линии связи.

— Верно, «Роршах», — вполголоса согласилась Саша, перевела дыхание…

И выступила вперед:

— Так почему бы тебе не пососать мой жирный лохматый хер?

В вертушке воцарилось молчание. У Бейтс и Шпинделя отпали челюсти. Лингвист оборвала связь и обернулась к нам, ухмыляясь так широко, что я подумал: у нее сейчас верхняя часть головы отвалится.

— Саша, — выдохнула Бейтс. — Ты рехнулась?

— А какая разница? Этой штуке все равно. Она понятия не имеет, о чем я говорю.

— Что?

— И понятия не имеет, что отвечает, — добавила Саша.

— Погоди. Ты… нет, Сьюзен говорила, что они не попугай. Они знают правила.

К рулю встала Сьюзен.

— Да, и это так. Но сопоставительный анализ не требует понимания.

Бейтс покачала головой.

— Ты имеешь в виду, что мы разговаривали с… что оно даже не разумное?

— О, вполне может быть, что и разумное. Вот только мы с ним не общались, в привычном значении этого слова.

— Тогда что оно такое? Голосовая почта?

— Вообще-то, — медленно проговорил Шпиндель, — это, кажется, называют «китайской комнатой»…

«Давно пора было», — подумал я.

О «китайских комнатах» я знаю все. Я сам был такой комнатой и даже не держал этого в тайне, рассказывая любому, кто проявлял интерес.

Задним числом понимаешь, что иногда этого делать не стоило.

— Как ты вообще можешь пересказывать людям суть этих твоих передовых достижений, если сам ничего в них не понимаешь? — потребовала ответа Челси. Тогда между нами все еще было прекрасно. Она еще не узнала меня.

Я пожал плечами.

— Это не моя работа — понимать. Для начала, если бы я мог их понять, это были бы не слишком передовые достижения. Я просто, ну понимаешь — проводник.

— Да, но как можно перевести то, чего не понимаешь? Обычный вопрос дилетанта. Люди просто не в силах принять, что форма несет собственный смысл, совершенно отличный от налипшего на ее поверхность семантического содержания. Если правильно манипулировать топологией, то содержание… сформируется само собой.

— Никогда не слышала про «китайскую комнату»?

Челси покачала головой.

— Краем уха. Какая-то старая идея, да?

— Ей не меньше сотни лет.[38]На самом деле это софизм, аргумент, предположительно опровергающий верность теста Тьюринга.[39]Ты запираешь человека в комнате. Через щель в стене он получает листы, покрытые странными закорючками. В его распоряжении имеется огромная база данных с такими же закорючками и набор правил, указывающих, в каком порядке те должны сочетаться.

— Грамматика, — догадалась Челси. — Синтаксис.

Я кивнул.

— Суть в том, что наш подопытный представления не имеет о значении закорючек или той информации, которую они могут нести. Он знает только, что, получив закорючку «дельта», допустим, он должен извлечь пятую и шестую закорючки из папки «тета» и сложить её еще с одной закорючкой «гамма». Он выстраивает цепочку символов, переносит на лист, отправляет лист обратно в щель и ложится спать до следующей итерации. Повторяет, пока вода не начнет удерживаться в решете.

— Таким образом, он поддерживает беседу, — закончила Челси. — На китайском, полагаю, наш опыт назвали бы «испанской инквизицией».

— Именно. Суть в том, что можно общаться, используя только простейшие алгоритмы сопоставительного анализа и не имея ни малейшего представления о том, что говоришь. Если пользуешься достаточно подробным набором правил, то можешь пройти тест Тьюринга. Можешь прослыть острословом и балагуром, даже не зная языка, на котором общаешься.

— Это и есть синтез?

— Только та его часть, что касается масштабирования семиотических протоколов вниз. И только в принципе. И я, строго говоря, получаю ввод на кантонском диалекте, а отвечаю по-немецки, потому что я скорее проводник, чем участник беседы. Но суть ты уловила.

— Как ты не путаешься во всех этих правилах и протоколах? Их же, наверное, миллионы.

— Как во всем остальном. Стоит приноровиться — и дальше действуешь неосознанно. Как ездить на велосипеде или пинговать ноосферу. Ты вообще не вспоминаешь о протоколах, просто… представляешь, как ведут себя твои объекты.

— М-м-м… — В уголке ее губ играла хитрая полуулыбка. — Но… тогда о софизме речь не идет. Законный аргумент: ты ведь и вправду не понимаешь ни кантонского, ни немецкого.

— Понимает система. Вся комната, сумма ее частей. Парень, который переписывает закорючки, — лишь один компонент. Ты же не ждешь от единственного нейрона в твоей голове, чтобы он понимал английский, так?

— Иной раз я больше одного не могу под это дело выделить, — Челси покачала головой. Она не собиралась отступать. Я видел, как она сортирует вопросы в порядке важности, видел, как они становятся все более… личными…