Читать книгу "Фаворит - Валентин Пикуль"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А соблазны гнетут ли тебя, родненький?
— Виноват… гнетут, ваше величество. Виноват!
— Чего ж винишься? Все мы люди, все грешники. Но, согрешив, не забывай покаяться. Боженька простит — по себе знаю…
Потемкину казалось, что она его запомнила.
Предстояло явиться при «малом» дворе — в Ораниенбауме.
Екатерине было сейчас не до студентов и тем более не до их учености. Понятовского недавно со скандалом отозвали в Варшаву, она снова была одинока, но зато опять беременна… Засупонившись в корсет, Екатерина окликнула камер-фрау Шаргородскую:
— Фу! С утра пораньше какой-то дрянью несет.
Шаргородская, принюхавшись, позвала камердинера:
— Васенька, чуешь ли — дым вроде?
— Паленым пахнет, — точно определил Шкурин.
Екатерина придирчиво оглядела себя в зеркале:
— Догадываюсь, откуда ароматы проистекают…
Первую комнату мужа она миновала, перешагивая через полки и батальоны его кукольной армии (всегда победоносной). Во второй застала и самого главнокомандующего за добрым и славным делом. На игрушечной виселице болталась удавленная мышь, которую он и подпаливал снизу над пламенем свечки.
— Чем же сия несчастная провинилась перед вами?
Вина мыши оказалась ужасна: забравшись в игрушечную крепость, которую охраняли двое караульных, сделанных из крахмала с воском, эта злодейская мышь одному часовому отожрала голову вместе со шляпой, а другого сволокла в крепостной ров, где отгрызла ему руку с мушкетом… Екатерина сделала мужу реверанс:
— Конечно, мой славный генералиссимус, разве можно простить столь кровавое злодеяние! Впрочем, оставьте коптить крысенка. К нам студенты московские сей день жалуют. Никто не ждет, чтобы мы занимали их высокой алгеброй, но, поверьте, хоть два-то слова приветливых все равно сказать надобно…
— Я готов, мадам, — согласился Петр, гася свечку.
Попав к «малому» двору, студенты ощутили какую-то неловкость и хотели уже откланяться, но Петр спросил:
— Господа, сознайтесь — кто из вас курит?
Лакей внес ящик глиняных трубок, его высочество распахнул перед студентами громадный кисет с едким кнапстером.
— Глубже! — командовал Петр. — Глубже втягивайте дым. Настоящие солдаты прусского короля курят вот так…
Он втянул в себя дымище, из трубки прямо в рот ему всосалось столько дряни, что долго не мог отдышаться.
— Плюйте! — кричал Петр. — Солдаты плюют только на пол…
Потемкин наблюдал за Екатериной: лицо ее озаряла улыбка, она беседовала с Яшкой Булгаковым, причем будущий дипломат держался перед нею просто, без натуги, оба они смеялись.
Григорий потом спросил у Булгакова:
— О чем ты с ней, Яша?
— Вот уж не ожидал — ей знаком лексикон Целлария…
Кто-то больно треснул Потемкина по загривку.
— Или оглох, тетеря? — прошипели сзади. — Тебя…
Он шагнул к великой княгине. Словно в тумане плавало ее узкое лицо. С трудом парень освоил речь Екатерины:
— Это о вас тетушка сказывала, будто вы в монахи себя готовите? Объясните же, сударь, что за нужда вам от света шумного и веселого в унынии затворяться?
Надо отвечать. Отвечать сразу. Но тут Потемкина бес попутал: вспомнилась мать Сусанна, шумно дышащая в духоте кельи, и, на Екатерину глядя, невольно думал: «Знать бы, а эта какова?..» С ответом непростительно запоздал. Великая княгиня сочла, что бедный студент глуп. Она величаво, как корабль под парусами, отплыла от него к другим студентам, которые в монахи не собирались…
Только потом, вернувшись из Ораниенбаума, Потемкин осознал, какой он простофиля… В бешенстве он кричал Фонвизину:
— Денис, будь другом — уничтожь меня!
— Или белены, братец, объелся?
Потемкин переживал: с императрицей Елизаветой, даже с Ломоносовым беседовал вполне свободно, а перед великой княгиней раскис, будто сыроежка под дождем.
— Двух слов не мог сказать ей… Бей меня!
Денис огрел приятеля кочергой вдоль спины:
— Ну, ежели ты дураком ей представился, то, будь уверен, всех умников позабудет, а тебя до смерти станет помнить. И не огорчайся напрасно, поехали в комедию смотреть «Генриха и Перниллу». Какой там Генрих? До Перниллы ли мне сейчас?
Елизавета не забыла Потемкина и произвела его в капралы. Это было время, когда русская армия в битве при Гросс-Егерсдорфе одержала первую победу над войсками прусского короля. Потемкин вернулся на Москву — мрачный, как сатана:
— Клобуком накроюсь, чтобы никто меня не видел…
Осенью 1758 года Москва приятно волновалась, под музыку оркестров всюду гремели застолья, чадили на улицах плошки, над купавами усадеб взлетали фейерверки — мы, русские, победили Фридриха при Цорндорфе, — и молодой Потемкин завидовал чужой и кровавой славе. А колесо гвардейской фортуны двигалось механически, не требуя от него никаких усилий, и под Новый год Потемкин был произведен в гефрейт-капралы… Лежа на плоском биллиарде в доме Кисловских, он завел первую дурную привычку: задумавшись или читая, жестоко обгрызал себе ногти. Всю зиму провалялся дома, а весной его навестил Вася Рубан — при шпаге:
— Гляди! Из учеников гимназических явлен в студенты действительные. Теперь, брат, меня уже никто не высечет.
— И со шпагой драть можно, — отвечал Потемкин, зевая.
— Или не рад ты мне? — огорчился Рубан. — А я вот пришел, Гриша, хочу тебе новые вирши почитать.
— Избавь. Мне и от своих тошно.
Он спросил, как поживает Василий Петров.
— Ему-то что! Уже в каретах катается.
— Неужто свою заимел?
— Да нет. Пока на чужих ездит…
Потемкин вступил в двадцатый год жизни. Его внешность определилась. Мощные челюсти, привыкшие хряпать твердые репки и разгрызать орехи, казались шире лба, который был высок и покат. Сгорбленный нос плохо гармонировал с мягким и нежным, как у младенца, ротиком, а нижняя губа вяло оттопыривалась — капризно и плотоядно. За время безделья отпустил он длинные волосы, шелковистые локоны свободно расположились на атлетических плечах.
— Где вы такой парик купили? — спрашивали его.
— Ездил в Данию, — нагло врал он, скучая.
Парики датских мастеров были тогда самыми лучшими в Европе, самыми дорогими, и любопытствующие говорили:
— Вот-вот! Сразу видать не нашу работу…
Летом 1759 года Потемкин скрылся в деревне Татево Вольского уезда, где проживали его дальние сородичи — Рачинские, и вернулся на Москву лишь через полгода, оживленный и бодрый. Татевская библиотека тогда славилась! Потемкин поверг в изумление Рачинских тем, что мог не спать по трое суток, читая; неделями хлеба не просил, читая; месяцами не бывал в бане, читая. За эти полгода, проведенные в сельской глуши, он обрел универсальность познаний, а его мнения редко совпадали с общепринятыми…
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Фаворит - Валентин Пикуль», после закрытия браузера.