Читать книгу "Удар "Молнии" - Сергей Алексеев"

Сыч давно уже не служил в спецподразделениях, отвык от элитарности и привык к аппаратной дипломатии, поэтому старался сгладить резкие противоречия отставного генерала с руководством. И делал это не из каких-то меркантильных соображений, а по своей убежденности, в чем-то противоположной, чем у деда Мазая. Сыч полагал, что высший смысл профессионализма у оперативника — это пережить смутный период, научить, а если невозможно — «перековать», переубедить, заставить «брандмайора» работать на государственную безопасность. В прошлом директор ФСК был пожарником…

— Не горячись, Сергей Федорович, — стал срезать углы Сыч. — Фамилия в самом деле звучная, у всех на слуху. А тебе сейчас лучше быть незаметным, невзрачным, что ли… Потом можно еще раз…

— Еще раз: не хочу! — отрубил генерал. — Знаешь что, давай-ка поговорим, как в реанимации. Только теперь наоборот: ты будешь жить, а я — не знаю. И никто не знает. Потому что я потерял почти все: похитили дочь, дом, можно сказать, сам спалил. Потерял прошлую жизнь, мой подчиненный становится моим врагом, заперт в этих стенах… Осталось потерять имя — и все… Но почему я у себя дома, в России, в Москве, должен жить, как в тылу врага? Прятаться, быть незаметным? А Кархан, подданный Саудовской Аравии, живет в моем доме, как хозяин? И я должен опасаться назвать свое имя? Потому что «брандмайору» оно кажется вызывающе громким!

Сыч вскинул брови, встал, заслонил собой полкомнаты.

— Если как в реанимации, то я могу повторить, что ты говорил. Помнишь?.. «Если ты умрешь — я никогда не возьму в руки боевого оружия, напишу рапорт и уйду». Если не отыщу твою дочь, не спасу тебя, твое имя… Наизнанку вывернусь, найду и спасу! Но ты тоже не раскисай, не впадай в панику! Я выжил, потому что царапался, выдирался из смерти. А ты, генерал, скис! Обида и вызов, больше ничего!

— Я на жлобов не обижаюсь, — отпарировал генерал. — А делать вызов «брандмайору» — ниже моего достоинства.

— Ну да! Ты же князь, а он из мужиков!.. Хороший девиз на вашем княжеском гербе — «Верность и терпение»…

— Порылся, почитал, молодец…

— С верностью у тебя все в порядке, а с терпением нынче туго.

— Коля, у меня Катю похитили средь бела дня. И сделал это человек, в какой-то степени близкий, но предавший меня. Не Родину, а лично меня. О каком терпении речь? — Он сделал паузу, проталкивая болезненный ком в горле. — Меня изъяли из поля зрения, Кархан поверил… А что же с остальными? Глеба Головерова наверняка уже пасут — начальник штаба. Да всех, Господи! И всех — на нелегальное? По конспиративным квартирам?.. Я ведь о другом говорю, понимаешь меня? И вот на другое у меня нет терпения.

— И я — о другом, — вдруг заявил Сыч. — Ты все еще обижаешься на «брандмайора», а он уже совершенно иной стал. Обломали мы его, обкатали, приспособили. Он пока еще мало в чем разбирается, но уже достижение — перестал нам мешать, не лезет туда, в чем не разбирается.

— Достижение!

— Напрасно смеешься, генерал. Когда не мешают — можно работать. Мы три дня подряд встречаемся с ним и говорим о тебе. Уверяю, он не тот, что был… Ты согласись, все спецподразделения — вещи все-таки элитарные. От подбора кадров до элементарного быта. Если не избаловали вниманием, то уж никогда не обходили…

— И знаешь почему? — зло усмехнулся дед Мазай.

— Знаю, знаю. Правильно, вы были заложниками у всех правительств. Бойцовых псов хозяин всегда кормит со своей руки.

— Молодец, соображаешь! И что же дальше?

— Пойди сам к «брандмайору», — вдруг сказал Сыч. — Подтолкни его. Он признал собственную некомпетентность. А главное — правомерность решения спецназа не штурмовать Дом Советов. Исчез страх перед вашей самостоятельностью…

— Да, и он снова решил завести бойцовых псов?

— Еще не решил, колеблется. Самое время подтолкнуть.

— Не пойду! — отрубил генерал. — Пусть заводит карманных собачек. Они не кусают руку хозяина.

— Сергей Федорович, «брандмайоры» приходят и уходят…

— Это я уже слышал!

— Ты профессионал. Должен быть мудрее, хитрее, что ли… Перешагни через обиду, сделай к нему первым шаг, — Сыч дипломатничал, подыскивал слова. — У всех этих «верных ленинцев» комплекс власти. Подай ему… даже не руку, а один палец. Он сам схватит твою руку и будет трясти. А ты тем временем вложи ему свои мысли, пусть он их присвоит. И сам побежит доказывать и в правительство, и в Совет по безопасности, и к президенту.

— Терпеть не могу эти аппаратные игрушки! — Дед Мазай потерянно побродил по комнате. — Не зная тебя, можно подумать, что ты обыкновенный ловкач, беспринципный угодник…

— Да, и готов прогнуться перед начальством!

— С точки зрения политика, все в порядке. Уступчивость, компромисс, консенсус… Я же не политик, а воин. Не мое это дело — подталкивать дилетантов. В жлоба хоть золотое яйцо вложи, все равно он снесет тухлое. Не верю я в их перерождение, не верю!

— Хорошо, давай отложим этот разговор, — стал смягчать Сыч. — До лучших времен. Думаю, они близко… Мне пора на службу. Пока обещаю одно — завтра привезу документы. А ты мне обещай — до похорон никаких действий, никакой самодеятельности. Дадим Кархану возможность, последний шанс.

— Он-то хоть под контролем? — ворчливо спросил генерал.

— Под контролем и под охраной.

— Катя тоже была под охраной…

— Ну хватит меня мордой об лавку-то! — возмутился Сыч. — Не добивай, всю ночь еще работать…

— А я буду спать! — отпарировал дед Мазай. — Только вот сказочку на ночь почитать некому. Будь добр, разыщи мне майора Крестинина из «Альфы», пусть сегодня же приедет ко мне.

— Зачем? — насторожился Сыч, подозревая в язвительности генерала скрытую угрозу.

— Сказки читать!.. По телефону бы достал, да записная книжка осталась… в той жизни. А по справочному телефонов сотрудников спецслужб не дают. Пока еще не дают… Но скоро кто-нибудь и эту нишу заполнит. Можно открыть приличное товарищество с ограниченной ответственностью.

— Терпи, Сережа, — вместо ответа сказал Сыч и уехал.

Крестинин в «Молнии» исполнял обязанности помощника командира по оперативной разведке и был еще неофициальным летописцем, поскольку сочинял мемуары. Оригинальность их заключалась в том, что он не записывал свои сочинения, оставляя их в голове, и не потому, что их невозможно было опубликовать. Просто творческое вдохновение приходило к нему исключительно в боевой обстановке. Это был своеобразный аутотренинг, защита нервной системы от перегрузок. Алеша Отрубин молился в таких случаях, сам генерал вспоминал и читал про себя стихи Иннокентия Анненского или монологи Гамлета — каждый спасался как мог, ибо в критической ситуации нельзя было замыкаться на себе и собственных чувствах.