Читать книгу "Дети Третьего рейха - Татьяна Фрейденссон"

«3 мая 1946. Утреннее заседание. Во время перекрестного допроса Джексона Геринг вновь удостоился оценки “аморального преступника”, и вновь всплыла его страсть к накопительству и его непомерное тщеславие. Всеобщее оживление – за исключением самого Геринга – вызвало описание одного из приемов, устроенного в свое время Герингом, на который бывший рейхсмаршал явился в римской тоге и в сандалиях, как Нерон, вдобавок в гриме, с наманикюренными пальцами и подкрашенными помадой губами.

Беспокойно заерзав на стуле, Геринг бормотал: “Здесь не место упоминать о таких вещах, даже если это и правда”»10.

Придирчиво рассматривая фигурки инков из серебра, инкрустированные камнями, Элизабет отмечает после паузы:

– Ты, наверное, заметила, что у меня не так много ювелирных украшений. Вот мама моя их обожала, потому что она была из иного времени, где носили мех и драгоценные камни. Я другая. Мех я вообще не ношу. И против убийства животных.

– А осталось у тебя что-то с тех времен, когда мать была вместе с отцом, а Герман Геринг был вторым человеком в рейхе?

– Нет, только фотографии. Конечно, несколько десятилетий назад оставались еще какие-то украшения и вещи, которые моя мама привезла из Австрии и те, что покупала за годы жизни здесь. Но когда она тяжело заболела, ситуация резко осложнилась. Представь, я постоянно на работе. Дети мои – еще подростки, но тоже вовсю работают. А матери нужно было обеспечить уход. Единственным способом хоть как-то помочь ей было нанять сиделку, что я и предпочла сделать, несмотря на большие затраты. Так что все ценные вещи были мною проданы. Сейчас думаю, что все продать было неправильно, но выбора как такового не было. А мама умерла в 1994 году.

– Неужели ничего не осталось? Насколько я понимаю, в свое время твой отец, Альберт Геринг, был очень состоятельным человеком.

– Ну… – Элизабет рассеянно скользит взглядом по торговым рядам. – Герман Геринг был едва ли не самым богатым человеком Германии, а у его дочери ни гроша не осталось от его былого богатства.

– Что-то не очень верится…

Элизабет озирается по сторонам и понижает голос, словно перуанским торговцам, наполняющим воздух своими выкриками, перебранками и шуршанием пакетов, есть дело до того, что она сейчас скажет:

– Когда-то во времена Третьего рейха у Эдды была маленькая зеленая шкатулка, поверх которой была наклеена фотография Германа. Эту шкатулку она сделала своими руками, когда была ребенком. Ее подарок любимому папе – кажется, на Рождество. Если не ошибаюсь, она передала эту шкатулку ему в тюрьму в 1945 году. После смерти Геринга шкатулка пропала. Казалось бы, конец истории. Но нет. Несколько лет назад Эдда, копаясь в Интернете, обнаружила эту шкатулку… на аукционе. На торги ее выставил какой-то человек из США, пожелавший получить за этот трофей несколько тысяч долларов, а может и евро. Судя по всему, его отец или дед был каким-то образом связан с охраной нюрнбергской тюрьмы в 1945— 1946 годах.

Как бы то ни было, у Эдды появилась навязчивая идея вернуть шкатулку себе. Она сказала: «Я поняла, что мне нужно вернуть ее любыми способами, и вышла на связь с владельцем, точнее с теми, кто его представлял. Я спросила, а почему такая высокая цена за обыкновенную безделицу? Голос на том конце провода пояснил: «Эта безделица, к вашему сведению, принадлежала самому рейхсмаршалу Герингу, так что цена будет такая».

Элизабет грустно улыбается и добавляет:

– Моей кузине пришлось выкупать свою собственную вещь! Но проблема заключалась в том, что Эдде не хватало денег.

– Подожди, но она сказала тем людям, что сама – дочь Геринга?

– Сказала. И что? – Элизабет морщит нос. – Ты думаешь, что у кого-то там дрогнет сердце и они скажут: «Давайте мы вам подарим шкатулку», – так, что ли? Единственный бонус, который Эдда получила, назвав себя, – это то, что ей дали приличную отсрочку, чтобы она смогла собрать нужную сумму. И тут произошло чудо! – Элизабет поднимает толстый указательный палец кверху, тыча мясистой его подушечкой в раздутое пузо лимского облака, зависшего над нами в ожидании окончания истории. – Преставился кто-то из дальних родственников – тех самых, с которыми Эдда никогда не общалась. Но, странным образом, она оказалась упомянута в завещании того человека, так что нужная сумма, можно сказать, сама пришла к ней в руки. И Эдда тут же потратила ее на то, чтобы выкупить шкатулку.

– Я бы прослезилась над этой историей, если бы не другая… – Вижу, как лицо Элизабет застывает маской, она ждет продолжения. – Ты в курсе, что Эдда судилась с городом Кёльном, чтобы ей отдали картину Лукаса Кранаха Старшего «Мадонна с младенцем»?

Элизабет мотает головой и сразу интересуется: что это за история?

– В 1938 году, когда родилась Эдда, власти Кёльна, как и других немецких городов, приносили свои «скромные» дары рейхсмаршалу и новорожденной. Спустя годы, уже после войны, Эдда Геринг захотела вернуть картину, стоящую целое состояние, себе. Но город Кёльн ответил отказом. Дочь Германа Геринга настаивала на том, что это «дар», который теперь по праву принадлежит ей, а власти города в суде смогли доказать, что такой щедрый подарок ребенку рейхсмаршала был сделан под давлением самого Германа Геринга. В итоге Эдде не удалось заполучить картину. Но суд продлился целых пятнадцать лет. Я слышала, что она подавала десятки апелляций во все возможные инстанции, пытаясь доказать, что «Мадонна с младенцем» принадлежит ей.

Элизабет поджимает губы:

– Нет, я про это ничего не слышала. И Эдда мне об этом не говорила. Но, в конце концов, даже если допустить, что было так, как говоришь ты, кузину можно понять: после войны у семьи Геринг изъяли абсолютно всё. Видимо, поэтому она так долго боролась за картину. А может, потому что это была память об отце.

– Память ценой в миллионы долларов?

– Память бесценна. – А я и не думала, что Элизабет такая ханжа. – Откуда ты знаешь, собиралась она продавать картину или нет! Ох, бедная Эдда! Ей, между прочим, было крайне тяжело найти работу после войны – с такой-то фамилией! Сначала она была медработником, потом какой-то конторской крысой – без амбиций, без радостей жизни и без далеко идущих планов. И жили они с матерью скромно, если не сказать бедно.

– Так почему бы не сменить фамилию? Я слышала, что Эдда фанатично любит отца: может, дело в этом?

– Не знаю. Она ведь и правда не сменила фамилию, хотя могла. Она могла уехать в другую страну и начать жизнь сначала. Могла бы сделать это в юности. Но нет. И я не знаю, почему она так не поступила. Когда я с ней встретилась, то обратила внимание, что она очень милая, приятная. Очень. Но как много страдала! Всю свою жизнь! Нет, не просто помучилась после войны, а мучается и по сей день. Для нее ничего не меняется. И я, помню, даже предложила ей последовать за мной. Так и сказала: «Почему бы тебе не переехать ко мне в Перу навсегда?»