Читать книгу "Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд"

Зимой, когда близняшки большую часть времени проводили у себя в усадьбе, Меррили разрешилась от бремени. С наступлением теплых весенних дней ее часто можно было застать во дворе дома развешивающей на солнце очередную партию выстиранного детского белья. Позади нее красовалась черная детская коляска фабричного производства. Бог знает откуда она взялась — подобные вещи не были в ходу у деревенских жителей. Наверняка эта коляска прошла через множество рук, прежде чем семья приобрела ее по дешевке (при том что вид она имела недешевый), дабы тем самым подчеркнуть значимость рождения первенца. Как бы то ни было, Меррили, вешая в ряд пеленки, ползунки и распашонки, заливисто вторила весеннему пению птиц, и песня ее была обращена непосредственно к расчудесной коляске. Конструкцию последней отличали высокие серебристые колеса, из-за чего создавалось ощущение легкости и скорости, нехарактерное для большинства детских колясок.

Сразу за их двором начиналось поле, отделенное от него Живой изгородью. Меррили и не подозревала, что с той стороны на ее коляску уже нацелились четыре зеленых глаза.

С младенцами стирке не видно конца, а Меррили была любящей и заботливой матерью. В течение дня она чуть ли не каждые пять минут появлялась во дворе, снимая сухое белье и вешая мокрое на его место. А находясь в доме, она из кухонного окна, перед которым стоял таз для стирки, приглядывала за коляской, гревшейся в лучах солнца. При этом она все время что-нибудь напевала.

Но Меррили была не одинока в своей нежной привязанности к коляске. Это ее чувство разделяли Аделина и Эммелина.

И вот как-то раз Меррили вышла во двор с корзиной белья и обнаружила, что коляски нет на обычном месте. Она встала как громом пораженная. Рот ее широко открылся, а корзина выпала из рук и закатилась в клумбу, развесив часть своего содержимого на стеблях желтофиолей. Вместо того чтобы сразу же заглянуть за забор или обыскать заросли ежевики, Меррили продолжала стоять, очумело поворачивая голову влево-вправо, влево-вправо, как будто отказываясь верить собственным глазам, а тем временем внутри нее нарастал панический страх, который наконец вырвался наружу и пронзительным воплем вознесся к голубым небесам.

Мистер Гриффин, копавшийся в своем огороде через три дома от Джемсонов, разогнул спину и подошел вплотную к межевому заборчику. В соседнем доме матушка Стоукс оставила недомытой посуду и вышла на заднее крыльцо. Они недоуменно уставились на Меррили, словно не веря, что их вечно смеющаяся соседка способна издать столь невероятный звук. Меррили в свою очередь смотрела на них безумным взглядом и не могла произнести ни слова, как будто крик унес с собой и весь ее запас слов.

В конце концов она все-таки выдавила из себя фразу:

— Мой малыш пропал.

Услышав эти слова, соседи тотчас перешли к активным действиям. Мистер Гриффин в мгновение ока перепрыгнул один за другим три забора, взял Меррили за руку и повлек ее в обход дома, вопрошая: «Пропал? Как пропал? Куда пропал?» Матушка Стоукс исчезла с заднего крыльца и секунду спустя объявилась на улице, оглашая ее призывами о помощи.

И вот уже раздался многоголосый гул:

— Что такое? Что случилось?

— Похищен! Прямо со двора! В детской коляске!

— Вы двое давайте в ту сторону, а мы пойдем туда!

— Кто-нибудь сбегайте за ее мужем!

На улице перед домом Джемсонов собралась возбужденная толпа.

А на задворках деревни все было тихо. Высохшее белье Меррили покачивалось на ветру, лопата мистера Гриффина безмятежно торчала из наполовину вскопанной грядки, счастливая Эммелина пыталась на ходу погладить блестящие спицы, а Аделина пинала ее по рукам, одновременно толкая вперед коляску.

Они уже придумали этой вещи название. Она называлась «вуум».

Катить детскую коляску по бездорожью было не таким уж простым делом. Во-первых, их добыча оказалась гораздо тяжелее, чем они изначально думали, а во-вторых, земля вдоль поля имела заметный уклон, и коляска шла с боковым креном. Они могли бы двигаться по ровному полю, но его совсем недавно вспахали, и на колеса налипала земля. Вдобавок ко всему побеги чертополоха и ежевики то и дело застревали в спицах. Удивительно, как они вообще умудрились протащить коляску более двадцати шагов. Но девочки были здесь в своей стихии. Налегая на ручку, они совсем не ощущали усталости. Их пальцы кровоточили, израненные чертополохом, который приходилось вытаскивать из колес, но мало-помалу дело продвигалось, а Эммелина еще и успевала тайком от сестры погладить и даже поцеловать их новую игрушку.

Наконец поля были пройдены и вдали показался их дом. Однако, вместо того чтобы направиться в ту сторону, девочки свернули к холмам на краю оленьего парка. Они задумали игру. Все с той же неослабевающей энергией они вкатили коляску по самому длинному склону и остановились на вершине холма. Здесь они извлекли младенца и положили его на землю, а в освобожденный экипаж забралась Аделина. С побледневшим лицом, прижав колени к подбородку и уцепившись руками за края кузова, она взглядом подала сигнал сестре. Та крепко уперлась ногами и что было сил толкнула коляску, направляя ее вниз по склону.

Сперва она катилась медленно. Земля была неровной, да и уклон на вершине холма еще только намечался. Но постепенно скорость возрастала. Сверкая на солнце спицами, «экипаж» разгонялся все больше и больше, пока спицы не превратились в сплошные серебряные круги, а затем и эти круги сменило нечто смутно-расплывчатое. Крутизна склона увеличивалась; коляска подпрыгивала на ухабах, качаясь из стороны в сторону и рискуя вот-вот опрокинуться.

В воздухе повис высокий нескончаемый звук:

— Аааааааааааааааааааааа!

Это кричала от восторга Аделина, сотрясаясь всем телом внутри летящего вниз снаряда.

Дальше случилось то, что должно было случиться.

Одно из колес зацепило выступавший из земли камень. Брызнули искры от спиц и металлического обода, и коляска продолжила движение по воздуху, на лету переворачиваясь колесами вверх. Она описала изящную дугу на фоне чистого голубого неба, но земля вздыбилась ей навстречу и яростно ухватила свое. Раздался противный брякающе-хрустящий звук, и, когда эхо от восторженного вопля Аделины угасло среди холмов, вдруг стало очень тихо.

Эммелина бегом спустилась по склону. Одно из двух задранных кверху колес было сплющено восьмеркой и косо сидело на оси; второе медленно вращалось, теряя остатки инерции.

Из смятого кузова высовывалась тонкая белая рука, лежавшая на каменистой земле под каким-то неестественным углом. На ладони были видны фиолетовые ежевичные пятна и ссадины от чертополоха.

Эммелина присела на корточки и заглянула внутрь коляски. Там было темно.

Но через миг в этой темноте вспыхнули два зеленых огонька.

— Вуум! — сказала она и улыбнулась.

Игра окончилась. Пора было возвращаться домой.

* * *

За исключением собственно рассказов, мисс Винтер мало что говорила во время наших встреч. В первые дни я, входя в библиотеку, интересовалась: «Как вы себя чувствуете?» — получая один и тот же ответ: «Плохо. А вы?» — причем произносилось это с раздражением, словно я ляпнула какую-то несусветную глупость. На ее встречный вопрос я не отвечала, да она и не ждала ответа, и вскоре обмен дежурными любезностями прекратился. Ровно за минуту до назначенного времени я бочком проскальзывала в дверь, занимала свое место на стуле по другую сторону от камина и доставала из сумки блокнот. После этого она без каких-либо предваряющих слов продолжала свой рассказ с того места, где остановилась накануне. Длительность интервью не была четко регламентирована. Иногда мисс Винтер доводила повествование до конца очередного эпизода, произносила четко обозначенную голосом финальную фразу и замолкала. Наступавшая затем тишина была столь же недвусмысленна, как пустое пространство внизу страницы по окончании главы. Я делала последние пометки в блокноте, закрывала его и, собрав свои принадлежности, удалялась. В иных случаях она обрывала рассказ внезапно, на середине сцены, а порой и на середине предложения, и я, вопросительно подняв глаза, видела ее бледное лицо, застывшее в мучительной попытке превозмочь боль. «Могу я чем-нибудь помочь?» — спросила я, когда это случилось впервые, но она лишь прикрыла глаза и жестом велела мне уйти. Когда она закончила историю о Меррили и детской коляске, я убрала карандаш и блокнот в сумку и, вставая, сказала: