Читать книгу "Фамильный узел - Доменико Старноне"

— А как он на это реагировал?

— Растрогался.

— То есть?

— Вдруг заплакал.

— Не верю, я никогда не видела, чтобы он плакал.

— Но это было.

В комнату осторожно вошел Лабес. «К кому он пойдет, ко мне или к Сандро?» — подумала я. Я хотела бы, чтобы он подошел ко мне, — но только для того, чтобы я могла прогнать его. Лабес одним прыжком забрался на колени к моему брату. Не без зависти я сказала:

— Уверена, это ты тогда попросил о встрече с ним.

— Думай как хочешь.

— А иначе разве мама согласилась бы? К тому времени она перестала дурить, мы уже успели привыкнуть, что папа не живет с нами, и, если бы просьба исходила от него, она наотрез отказала бы. Неужели она решилась бы опять поставить все под угрозу?

— Ладно, не будем об этом.

— Нет, я хочу понять.

— Я ее очень просил.

— Вот видишь, ты все-таки имел к этому отношение.

— Я настоял на этом, потому что тебе было очень плохо.

— Ах, какое благородство!

— Я тогда был маленький. Я подумал: если наш отец своими глазами увидит, в каком ты состоянии, он поймет, что нужен тебе, и вернется.

— То есть, по-твоему, папа дал задний ход ради меня?

— Не строй себе иллюзий.

— Тогда почему?

— Неужели ты и правда ничего не помнишь?

— Нет.

— Ладно, расскажу тебе кое-что еще. Утром того дня, когда мы должны были встретиться с папой, мама сказала тебе: ты заметила, как по-дурацки твой брат завязывает шнурки? Это твой отец виноват, ничему толком не научил вас: скажи ему об этом, когда вы встретитесь.

— Да ну?

— В этой истории со шнурками участвовали мы все. Папа вернулся к маме, ко мне, к тебе, мы все трое хотели, чтобы он вернулся. Ясно тебе?

4

Вот такой он, мой братец: умеет подсластить любую гадость, чтобы примирить тебя с ней и успокоить. Поглядите, как он ласкает Лабеса, гладит его, треплет по затылку, и кот счастлив. Так он поступает со всеми, с животными и с людьми. Он мамин любимчик, папа говорит о серьезных вещах только с ним. И он забирает себе все — любовь, уважение, деньги, — а мне достаются только жалкие крохи. Он насквозь фальшивый. И его версия истории со шнурками — сплошная фальшь. Он уговорил маму устроить нам встречу с отцом, потому что мне было плохо? И мы с ним растрогали отца до такой степени, что он решил бегом вернуться домой? И наша мать приложила к этому руку? И это привело к восстановлению нашей чудесной семейки? За кого он меня принимает, за одну из своих обожательниц? Я говорю ему:

— Единственное, что умели завязывать наши родители, — это путы, которыми они сковали друг друга, чтобы мучить всю жизнь.

Я встаю, забираю у него Лабеса и, ласково поглаживая, уношу на балкон. Кот сначала вырывается, потом затихает. Оттуда, с балкона, я говорю Сандро: «Наши родители подарили нам четыре поучительных сценария. Первый: мама и папа молоды и счастливы, дети наслаждаются жизнью в райском саду; второй: папа встречает другую женщину и уходит к ней, мама съезжает с катушек, дети лишаются рая; третий: папа передумал и вернулся домой, дети пытаются вернуться в земной рай, но мама и папа каждый день наглядно доказывают им, что это пустые хлопоты; четвертый: дети обнаруживают, что рая никогда не существовало и придется довольствоваться адом.

Сандро недовольно поморщился:

— Ты еще хуже нашей матери.

— Что, мама тебе больше не нравится?

— Мне не нравишься ты: мама передала тебе свои недостатки, а ты их усугубила.

— Какие недостатки?

— Все.

— Например?

— Примеров можно набрать сколько угодно. Вам обеим нравится строить загоны и запирать в них людей.

Холодно и невозмутимо я говорю Сандро, что просто обрисовываю ему ситуацию, в которой мы с ним находились. «Но тебе обязательно надо сразу же меня унизить, — обиженно добавляю я, — причем безосновательно. Если я хуже мамы, то ты хуже папы, ты никогда не слышишь, что тебе говорят. Знаешь, на самом деле ты унаследовал худшее от обоих: ты не только пропускаешь все мимо ушей, ты, в точности как мама, хватаешься за какой-нибудь пустяк и накручиваешь вокруг него целый клубок дурацких фантазий». Сандро пристально смотрит на меня, поджав губы и качая головой, потом бросает взгляд на часы. С одной стороны, он боится, что перегнул палку, с другой стороны, думает, что помириться со мной все равно невозможно, я могу только склочничать. Я возвращаюсь в гостиную и, не дожидаясь, когда Сандро встанет и уйдет, опять усаживаюсь на диван. Лабес снова пытается вырваться, и я целую его в лоб, чтобы успокоить. Пора открыть брату истинную причину, по которой я вызвала его сюда. Я бормочу какие-то фразы типа: а впрочем, это не твоя вина и не моя, от генов не убежишь, нам по наследству передается все, включая манеру чесать в голове. И смеюсь, как будто сказала что-то остроумное. Так, не переставая смеяться, я без перехода сообщаю ему, что уже некоторое время мне не дает покоя одна мысль. Давай предложим папе и маме продать квартиру, она стоит минимум полтора миллиона, если мы с тобой поделим их пополам, получится семьсот пятьдесят тысяч на каждого.

5

В глазах Сандро вдруг вспыхивает интерес. Если мы с ним в чем-то и сходимся во мнениях, то только в одном: помешательство на деньгах мы унаследовали от матери. Папа зарабатывал много, но был так захвачен профессиональными амбициями, что словно и не замечал этого. Для него важнее всего была работа, успех у зрителей и страх лишиться этого успеха. А вот семейными финансами распоряжалась исключительно мама, и так было всегда. Она сберегала их, копила, именно она захотела купить эту квартиру. Она объясняла нам, что надо беречь каждую монетку, и даже любовь к детям приняла у нее форму накопительства. Она сберегала не для себя, и тем более не для папы, а для нас, чтобы мы хорошо жили в настоящем, а в будущем зажили еще лучше. Сберегательная книжка, счет в банке, эта квартира были для нее средством, с помощью которого она без слов выражала свою любовь к нам. Так, по крайней мере, долго считала я, а возможно, и Сандро тоже. Мама каждый день давала нам понять: то, что я не трачу деньги на себя, а коплю их для вас, доказывает, как я вас люблю. А следовательно, если, например, у меня материальные проблемы, это лишнее доказательство того, что я неспособна внушить любовь. Думаю, именно поэтому я так рассердилась на себя, когда тетя Джанна почти целиком завещала свое состояние Сандро. По крайней мере, так мне сказали врачи, когда из-за этой истории у меня случился нервный срыв, и пришлось принимать кучу лекарств. Но ведь так трудно навести порядок в голове, всегда что-то не сходится. Предположим, логическая конструкция «нет денег — нет любви» подтверждается жизнью; но тогда почему, как только у меня заводятся деньги, я их проматываю, а как только кто-то привязывается ко мне, я позволяю ему уйти? И разве не то же самое происходит с моим братом? Разве все эти женщины с деньгами, все эти неприлично избалованные дети не свидетельствуют о некоей внутренней пустоте, которую невозможно заполнить? Если для нашей матери самым большим — возможно, единственным — удовольствием было откладывать деньги, то мы испытываем радость, только когда их тратим. Мы оба с ним такие. И это сейчас, когда денег у нас нет и надвигается старость. Я толстая, у меня с каждым днем все больше морщин и седых волос. Как же я ненавижу Сандро за его юношескую красоту, за его длинные ресницы, зеленые глаза, густую черную шевелюру — это в пятьдесят лет! — без единого седого волоса, за атлетическую фигуру, хотя он даже не занимается спортом. Наконец-то он меня слушает, а я болтаю всякую чепуху, чтобы дать ему время проникнуться моей идеей. Наши родители, говорю я, принадлежат к удачливому поколению, они выбились из нищеты и стали обеспеченными людьми, папа даже получил некоторую известность, у обоих прекрасная пенсия, какого черта им еще надо, ты согласен со мной?