Читать книгу "Фамильный узел - Доменико Старноне"

Когда читаешь твое письмо, создается впечатление, что я палач, а ты жертва. Такого я не потерплю. Я стараюсь изо всех сил, выдерживаю напряжение, которого ты даже представить себе не можешь, а жертва, оказывается, ты? Почему? Потому что однажды я чуть-чуть повысила голос, потому что я разбила графин с водой? Пусть так, но ты должен признать: у меня были на то причины! Ты неожиданно явился домой после месячного отсутствия. Ты казался спокойным, даже ласковым. Я подумала: ну вот, он опять стал самим собой. А ты невозмутимо сообщил мне, что особа, которая четыре недели назад была, на твой взгляд, абсолютно неинтересной, — наконец-то ты счел нужным произнести ее имя, назвал Лидией, — вдруг обрела такую значительность, что ты теперь не можешь без нее жить. За исключением того момента, когда ты обмолвился о ее существовании, ты все время говорил со мной так, словно выполнял простую формальность, и мне оставалось только сказать: ладно, убирайся к своей Лидии, спасибо за все, постараюсь больше не осложнять тебе жизнь. А как только я попыталась возразить, взбунтоваться, ты перешел к общим разговорам о семье: роль семьи в истории, место семьи в современном мире, семья, в которой ты вырос, наша с тобой семья. По-твоему, я должна была покорно слушать это и молчать? На что ты рассчитывал? Иногда ты бываешь смешон: рассказываешь очередной сальный анекдот, а потом начинаешь рассуждать о глобальных проблемах, как будто этого достаточно, чтобы сгладить впечатление. Но я уже сыта по горло твоими штучками. Ты в сотый раз патетическим тоном (которым обычно не пользуешься) стал рассказывать мне, как ужасные отношения между родителями отравили тебе детство. Даже придумал эффектный образ: отец как будто обмотал маму колючей проволокой, и всякий раз, когда железное острие вонзалось в ее тело, ты чувствовал боль. Потом перешел к нашей семье. Твой отец, объяснял ты, причинил вам всем столько горя, что тебя до сих пор преследует воспоминание о нем, — о человеке, который сам был несчастен и сделал несчастными вас, — поэтому сейчас ты боишься причинить горе Сандро, Анне и особенно мне. Видишь, я не упустила ни одного слова из этой речи. Ты спокойно, с умным видом нес какую-то чушь о том, как мы, вступив в брак, стали пленниками исполняемых нами ролей — мужа, жены, матери, отца, детей, и ты описал нас — меня, себя, наших сына и дочь, — словно мы были винтики в бездушном механизме, обреченные вечно повторять одни и те же бессмысленные движения. Ты говорил еще долго, иногда цитировал какую-нибудь книгу, чтобы заранее отмести мои возражения. Сначала я подумала: наверно, с ним случилась беда, и он не в состоянии вспомнить, что я — живой человек, со своими чувствами, мыслями, собственным голосом, а не героиня пьесы для кукольного театра, которую он тут передо мной разыгрывает. Только позже я поняла: ты делал это, чтобы мне помочь. Хотел внушить мне, что, разрушая нашу совместную жизнь, ты, по сути, освобождаешь меня и детей, и мы должны быть благодарны за такое великодушие. Ах, спасибо, очень мило с твоей стороны. И ты еще обижаешься, что я после этого выгнала тебя из дому?

Альдо, прошу тебя, одумайся. Нам нужно поговорить серьезно, я должна понять, что с тобой происходит. Во все время нашей долгой совместной жизни ты проявлял нежность и заботу как ко мне, так и к детям. Уверяю тебя, ты нисколько не похож на своего отца, и у меня ни разу не возникало ощущения, что я обмотана колючей проволокой, а все мы — винтики в каком-то механизме, — или что ты там еще плел. Но в последние годы мне стало казаться, будто в наших с тобой отношениях что-то изменилось: ты стал заглядываться на других женщин. Я прекрасно помню ту незнакомку в кемпинге, два года назад. Ты устроился в тени и читал часами подряд. Говорил, что очень занят, не обращал внимания ни на меня, ни на детей, все время читал или писал, усевшись под соснами или разлегшись на песке. И поднимал глаза только для того, чтобы взглянуть на нее. А потом сидел с приоткрытым ртом, как обычно бывает, когда в голове у тебя появляется какая-то смутная мысль и ты пытаешься придать ей четкую форму.

Я тогда сказала себе: ну и что тут такого, девушка красивая, трудно удержаться и не взглянуть на нее раз-другой. Но мне было очень больно, особенно когда ты стал вызываться мыть посуду, чего не делал раньше. Увидев, как она идет к мойкам, ты бежал туда же и возвращался сразу после нее. Думал, я слепая, ничего не почувствую, ничего не замечу? Не волнуйся, все нормально, успокаивала я себя. Просто не допускала мысли, что тебе могла понравиться другая: ведь если я однажды понравилась, значит, буду нравиться всегда — какие тут сомнения? Я думала, искренние чувства не гаснут с годами, особенно в браке. «Может, и да, — говорила я себе, — но только у несерьезных людей, а он не такой». Потом стала думать: наверно, пришло время что-то изменить (не зря же ты недавно рассуждал, что все в жизни надо перетряхивать), наверно, я оторвалась от реальности: меня слишком занимали домашнее хозяйство, семейный бюджет, потребности детей. Я стала украдкой разглядывать себя в зеркале. Какая я, что я такое? Две беременности почти — или совсем — не изменили мою внешность, я хорошая жена и мать. Но, по-видимому, было недостаточно оставаться абсолютно — или почти — такой же, какой я была, когда мы познакомились и полюбили друг друга; возможно, как раз в этом и была моя ошибка. Надо было обновиться, стать чем-то большим, чем просто хорошая жена и мать. И я попыталась стать похожей на ту женщину в кемпинге, на девушек, которые наверняка крутились возле тебя в Риме, и попыталась активнее участвовать в той части твоей жизни, которая проходила вне дома. Так постепенно началась новая фаза наших отношений. Надеюсь, ты это заметил. Или нет? Заметил, но не воспользовался? А почему? Может, я не довела дело до конца, застряла на полдороге, не сумела стать похожей на других и осталась самой собой? Или, наоборот, перестаралась, стала какой-то слишком уж современной, и эта перемена тебя неприятно удивила, ты начал стесняться меня, потому что перестал узнавать?