Читать книгу "Потемкин. Фаворит и фельдмаршал Екатерины II - Детлеф Йена"

Хотя в этом досье переплелись фантазия и правда, остается примечательным тот факт, что дипломат присматривался к Потемкину в тот момент с особой тщательностью и этим проявил политическую проницательность. Если британский посланник заинтересовался Потемкиным, то можно предположить, что дипломатические представители Австрии, Франции, Пруссии, Саксонии или Швеции не уступали своему коллеге. Спешные депеши Екатерины и сообщения послов делали Потемкина известной личностью в Европе.

Уже то, как Потемкин приступил к выполнению новых обязанностей, было необычным. Современники подробно сообщали об этом. Брат графа Панина генерал-аншеф Петр Панин писал: «Я уверен, что этот человек сыграет свою роль блестяще и будет причиной многих изменений, если ему удастся удержаться в седле». Супруга Петра Румянцева, которая способствовала налаживанию отношений между Потемкиным и Екатериной, писала своему супругу с иронией: «Вчера Васильчикова спровадили из дворца. Ты должен обращаться теперь, мой дорогой, к генералу Потемкину»[53]. Здесь говорил инстинкт умной женщины, поскольку вопрос еще не был решен окончательно. Политические амбиции, кроме Потемкина, имели и братья Орловы, и Панин, и наследник престола, и многие другие, которые хотели получить кусок пирога благосклонности императрицы.

Конфликт не заставил себя долго ждать. 7 марта 1774 года Ганнинг пишет: «Новый фаворит, которому понятно, что ситуация складывается не в пользу Орловых, начал уделять особое внимание Панину в надежде на то, что антипатия графа к нему уменьшится; императрица обеспокоена отношениями с наследником престола и уделяет повышенное внимание Панину, который, кажется, очень доволен таким положением вещей. Он приветствует, конечно, все, что способствует тому, чтобы уменьшить власть Орловых». Дипломаты тщательно изучали новые повороты власти во дворе, прежде чем начать отстаивать свои интересы. Но было ясно: каждый из соперничающих высокопоставленных царедворцев представляет разные концепции дальнейшего развития русской имперской политики. На вопрос о том, служило ли личное влияние на императрицу средством для проведения политических целей или служила ли политическая концепция личному притязанию на власть, ответить трудно. Наверное, имели место оба предположения. Случай с Потемкиным находился в канве происходящих событий, и это должно было скоро проявиться.

Прошло несколько недель, и Григорий Потемкин в начале апреля 1774 года переехал в апартаменты в Зимнем дворце, которые обычно занимали фавориты императрицы и где после выезда Васильчикова был произведен ремонт. Апартаменты находились прямо под покоями императрицы, винтовая лестница соединяла оба этажа, и влюбленные могли без стеснения и тайно от придворного внутреннего мира общаться друг с другом. Но факт остается фактом: во дворце невозможно было что-нибудь скрыть! Идиллию влюбленных голубков вплоть до пикантных мельчайших деталей наблюдали тысячи глаз: Орловых, Паниных, наследника престола и бесчисленных придворных. Разумеется, императрица и ее фаворит не задавались целью делать из их страсти государственную тайну.

Екатерина любила Григория со всей силой ее одержимого болезненной страстью тела. То, что было в течение многих лет относительной тайной, пробило себе дорогу. Ее страсть была всеобъемлющей. Екатерина уже перешагнула зенит своей жизни: она старела. Но на ее любовника этот жизненный кризис влияния не оказал. Потемкин рассчитал, в отличие от его госпожи, трезво и хитроумно, что Екатерина как женщина была не хуже, а скорее лучше всех его многочисленных любовниц. К тому же она владела огромным государством! С другой стороны, любви одной женщины, даже если это была императрица, ему было недостаточно. Позже он иногда впадал в депрессию, склонялся к мистицизму и отказу от светского общества. Эти сложные явления его тонкого характера, по всей видимости, проявлялись уже в любви к императрице.

Екатерина говорила и писала часто о том, что она думала и чувствовала. Она обращалась к Потемкину: «От мизинца моего до пяты и от сих до последнего волоску главы моей зделано от меня генеральное запрещение сегодня показать Вам малейшую ласку. А любовь заперта в сердце за десятью замками. Ужасно, как ей тесно. С великой нуждою умещается, того и смотри, что где ни на есть — выскочит». «Я приказала своему телу до самых корней волос, чтобы оно не давало Вам ни малейшего доказательства любви. Я за десятью запорами держу свою любовь в сердце, она задыхается там, мучает меня, грозит вырваться». Затем она продолжала: «Река слов вздорных из главы моей изтекохся. Каково-то тебе мило с таковою разстройкою ума обходиться, не ведаю». Она ставила, конечно, риторический вопрос, но тем не менее была близка к правде. Тайком она опасалась иногда: «Ты вызовешь у него отвращение с твоей чрезмерностью». Она писала открыто своему возлюбленному: «О, господин Потемкин, какое проклятое чудо Вы совершили, запутав, таким образом, голову, которая считалась до сих пор одной из лучших в Европе!»[54] Поистине, она признавалась в своей страсти с восхищением толстощекой школьницы!

Сначала у Екатерины не было оснований бояться слишком быстрого сгорания их страсти. Чувства ее и Потемкина дополняли друг друга максимально разнообразным, волнующим и спорным способом. Их ласковые слова, вероятно, звучали странно для посторонних. Но любовь не всегда сопровождается внешними атрибутами, особенно в зрелом возрасте. Она считала его честолюбие составной частью его любви к ней. Опьянение длилось около двух лет — пока в отношениях Екатерины и Потемкина преобладала чувственная, физическая любовь. На имперской политике это никак не сказалось. Времена оставались серьезными, государственный кризис еще не был преодолен. Любовь, политика, интриги — все сплелось в трудно распутываемый клубок.

Любовь императрицы и ее фаворита — в особенности интимная и эротическая сторона — оказывалась снова и снова предметом литературных сенсаций. Тайны спальни императрицы и Потемкина привлекали больше внимания, чем те исторические заслуги, которые сделали императрицу великой. Потребность поиска сексуальных сенсаций или ненормальностей представляется излишним, как и смешное выражение мелкобуржуазного мышления — подсматривания через замочную скважину. На протяжении многих десятилетий в России существовал негласный запрет на публикацию воспоминаний Екатерины. Однако эти воспоминания далеко не оправдали тех ожиданий, которые на них возлагали охочие до сенсаций публицисты.

Просвещенная императрица никогда не делала тайны из своего стремления к сексуальному удовлетворению. Современникам было хорошо известно, что у нее постоянно был молодой любовник.