Читать книгу "Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас"

Северные губернии, где общинная взаимовыручка была важнее свободного распоряжения землей, к реформе отнеслись равнодушно. Центральные русские губернии тоже проявили мало заинтересованности.

Эта картина вполне совпадает с картой сражений Гражданской войны, когда «общинники» выступали за красных, а «хуторяне» за белых. В социальном расслоении от столыпинской перестройки содержался значительный риск, который могла свести на нет только сильная власть, сдержав протест массы крестьян, нацеленных на полную ликвидацию помещичьего землевладения и на справедливый передел земли. Попав в Думу, крестьянские депутаты внесли туда свой анархо-коммунистический настрой.

Теперь вернемся в Таврический дворец.

В Думе было много депутатов из поколения виттевского промышленного подъема, проникшихся его боевым духом. Дворян среди них — 49,9 процента, почетных граждан — 5,8, купцов — 2,3, мещан — 3,0, крестьян — 22,1 процента… Русских, малороссов, белорусов — 74,1 процента. Православных — 77 процентов. Среди депутатов 38,1 процента имели высшее образование или когда-либо обучались в высших учебных заведениях, тогда как в стране таковых насчитывалось доли процента.

Значит, свыше трети депутатов имели городские профессии, что резко контрастировало с социальным обликом российского населения[63].

В Думе правые составляли пятую часть, кадеты и примыкающие к ним мусульмане — чуть больше одной пятой, социалисты — более двух пятых. Роль решающего фактора при таком раскладе сил принадлежала польскому коло. Результаты голосования зависели от того, к кому поляки примкнут. Другими словами, образованные дворяне были плохими защитниками государственного режима.

В этой Думе проявился ораторский талант Столыпина. Знаменитой стала его речь, в которой он предупредил радикалов:

«Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти паралич и мысли, и воли, все они сводятся к двум словам — „руки вверх“. На эти два слова, господа, с полным спокойствием, с сознанием своей правоты можем ответить только двумя словами: „не запугаете“».

И еще: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»

Здесь и Шульгин заявил о себе. Но парламент не любит одиночек, и любой политик, даже такой несистемный, каким поначалу был наш герой, должен выбирать, кто ему ближе.

Шульгин входил в группу правых и умеренных (в ней абсолютное большинство состояло из представителей западных губерний и сельских хозяев; дворяне играли ведущую роль), был избран членом Совета старшин Клуба умеренных и правых партий. Выступал по самому острому на тот момент аграрному вопросу — против принудительной национализации земли, за перевод общинных земель к личному землевладению; полностью поддерживал Столыпина. Кроме того, участвовал в дебатах против упразднения военно-полевых судов, доказывая, что сворачивание репрессий в отношении террористов вызовет резкий рост самосудов и погромов. («Если государство не может защитить своих граждан, они начинают защищаться сами».)

Главная инициатива правых — политически осудить террор — не была поддержана большинством депутатов из-за возражения фракции кадетов.

Одно из шульгинских выступлений получило такую оценку:

«Самую блестящую речь сказал г. Шульгин с превосходной пародией на аграрные проекты крайних, которые обиделись, но в душе, конечно, сказали:

— Вы правы, сударь. Сначала отберем землю, а потом заводы, фабрики и дома и, в заключение, и деньги. Лиха беда начало. Дураки этого не понимают, равнодушные слишком ленивы, чтобы страдать предвидением, но мы на это и рассчитываем.

В другой речи о „бомбе в карманах“ крайних он увлекся и извинился и получил выговор от октябристов, которые в этом случае не знали, что творили»[64].

Эта Дума оказалась еще более радикальной, чем ее предшественница. Перед властью встал вопрос, как превратить парламент в рационального партнера, однако законного пути для этого не существовало: в обход Государственной думы законодательство невозможно было изменить.

Шульгин был сторонником силового решения.

Оказалось, что царь тоже так считает. Хотя дело не только в позиции императора, а еще и в том, что значительное большинство политического класса поддерживало роспуск оппозиционной Думы.

Встреча царя с правыми депутатами подана Шульгиным в светлых тонах, и если не задумываться над печальной судьбой императора и его семьи и тем, что произошло десять лет спустя в том же Александровском дворце Царского Села, то описание воспринимается просто как репортаж.

«В первый раз в своей жизни я видел Государя в 1907 году, в мае месяце…

Нас было сравнительно немного тогда — членов Государственной Думы умеренных воззрений…

Государь обратился ко мне. Я в первый раз в жизни увидел его взгляд. Взгляд был хороший и спокойный. Но большая нервность чувствовалась в его манере подергивать плечом, очевидно, ему свойственной. И было в нем что-то женственное и застенчивое.

Кто-то, кто нас представлял, — назвал меня, сказав, что я от Волынской губернии. Государь подал мне руку и спросил:

— Кажется, вы, от Волынской губернии, — все правые?

— Так точно, Ваше Императорское Величество.

— Как это вам удалось?

При этих словах он почти весело улыбнулся.

Я ответил:

— Нас, Ваше Величество, спаяли национальные чувства. У нас русское землевладение, и духовенство, и крестьянство шли вместе, как русские. На окраинах, Ваше Величество, национальные чувства сильнее, чем в центре.

Государю эта мысль, видимо, понравилась. И он ответил тоном, как будто бы мы запросто разговаривали, что меня поразило:

— Но ведь оно и понятно. Ведь у вас много национальностей… кипят. Тут и поляки, и евреи. Оттого русские национальные чувства на Западе России — сильнее… Будем надеяться, что они передадутся и на Восток…

После речи Государя мы усердно кричали „ура“. Он простился с нами общим поклоном — „одной головой“ — и вышел из маленького зала, который в этот день был весь пронизан светом.

Хороший был день! Веселый, теплый. Все вышли радостные…

Несмотря на застенчивость Государя, мы все почувствовали, что он в хорошем настроении. Уверен в себе, значит, и в судьбе России»[65].

Сегодня этот репортаж (назовем его так) воспринимается не столь оптимистично. И вот почему. Слишком уж малочислен в политическом классе оказался отряд монархистов. И, говоря словами Ленина, «…страшно далеки они от народа». А также отчетливо видно, что царь не оставляет впечатления властного императора.