Читать книгу "Герои Смуты - Вячеслав Козляков"

Однако не это оказало решающее влияние на исход противостояния под Москвой. Здесь произошло событие, поставившее под угрозу само существование только что налаженного земского дела. Исходом розни между дворянами и казаками в Первом ополчении стала, увы, гибель его вождя.

По сообщению «Карамзинского хронографа», после принятия Приговора 30 июня 1611 года Прокофий Ляпунов продолжал преследовать казаков и требовал от них в большом Разрядном приказе, «чтоб оне от воровства унялися, по дорогам воровать не ездили и всяких людей не побивали и не грабили, а в села и в деревни и в городы на посады не ездили ж, по тому ж не воровали, чтоб под Москву всякие ратные люди и торговые люди ехали без опасенья, чтоб под Москвою б ратным людем нужи не было». Ляпунов смог добиться от Ивана Заруцкого и Андрея Просовецкого, под началом которых в основном и служили казаки, чтобы другие начальники войска тоже боролись с мародерами: «И Заруцкой и Ондрей Просовецкой, призвав атаманов и казаков, всем им говорили, чтоб унелися от воровства». Более того, казачью старшину заставили пообещать «перед Розрядом боярину и воеводам», что пойманных на воровстве будут «казнить смертью; а будет не поймают и тех воров побивать».

Вместо следования земскому приговору казаки просто стали осторожнее и в свои походы за добычей начали ездить большими станицами, чтобы их не могли захватить: «и пуще почел и воровать и по дорогам ездили станицами, человек по двести и по триста и болши, и воровство стало быть пуще и прежнева»[140]. Всё это означало, что ополчение, видимо, уже готово было развалиться на части. Не хватало только повода, и этот повод не замедлил явиться.

Автор «Нового летописца» отсчитывал «начало убьения Прокофьева» со случая, произошедшего с казачьей станицей в 28 человек, посаженных «в воду» Матвеем Плещеевым у Николо-Угрешского монастыря. Плещеев своей жестокой казнью лишь выполнил тот уговор, с которым казаки согласились в Разряде. Однако когда это случилось, казаки не смогли стерпеть и вмешались в судьбу своих товарищей: «казаки же их выняху всех из воды и приведоша в табары под Москву». После этого казачье войско забурлило, стало собираться «кругами», на которых казаки привыкли решать главные дела своих станиц. Видимо, какое-то предчувствие беды посетило и Прокофия Ляпунова, который, по свидетельству «Нового летописца», даже «хотя бежати к Резани»[141], но его уговорили вернуться.

Опасность случившегося понимали многие, не исключая главы польско-литовского гарнизона в Москве Александра Госевского, внимательно наблюдавшего за всем, что происходит в подмосковных полках. Им-то и была придумана политическая интрига с подделкой подписи Прокофия Ляпунова. Мало кто тогда догадывался, что «грамота от Прокофья по городом, что будто велено казаков по городом побивать», была фальшивкой, изготовленной новым хозяином Московского Кремля. Тайный «подвиг» своего патрона раскрыл много лет спустя ротмистр Николай Мархоцкий. Ему не терпелось рассказать потомкам об изобретательности предводителя польско-литовского гарнизона, и он посвятил отдельную главку «ловким действиям пана Госевского». Госевский нашел случай передать с попавшим в плен казаком поддельную грамоту Ляпунова (на самом деле сочиненную им самим): «мол, где ни случится какой-нибудь донской казак, всякого следует убивать и топить. А когда даст Господь Бог московскому государству успокоение, он [Ляпунов] этот злой народ [казаков] якобы весь истребит»[142].

После этого становится понятной настойчивость казаков, добивавшихся приезда Прокофия Ляпунова в их общий «круг». Уговорили его приехать только тогда, когда несколько человек поручилось «душами», что ему ничего не будет, а зовут его в «круг» «для земского дела». Этим делом и была злополучная грамота, которую предъявили Прокофию Ляпунову. Авторы русских летописей были убеждены, что грамоту написали сами казаки: слишком уж удобным был повод для расправы. Дальнейшее известно со слов очевидцев, оказавшихся в казачьем «кругу» вместе с главными героями драмы, — в частности от автора «Хронографа» арзамасца Баима Болтина. Посмотрев на грамоту, Прокофий Ляпунов сказал, что «грамотка де походила на мою руку, толко аз не писывал». Ошибкой воеводы был уже сам приезд для разбирательства в казачий «круг», хотя он не мог не знать о том, что все обвинения против него были ложными. Однако еще большей ошибкой стало то, что Ляпунов начал что-то объяснять казакам. Их отношение к нему определилось давно, и самому Прокофию уже нельзя было ничего изменить. Казаки кричали в лицо своему врагу: «Велел де ты нас побивати». Атаман Сергей Карамышев, первый же позвавший Ляпунова на казачий «круг», первым и ударил саблей главного земского вождя…

Нелепость произошедшего убийства была понятна даже недоброжелателю Ляпунова Ивану Никитичу Ржевскому, тоже оказавшемуся в тот момент среди казаков. Иван Ржевский в конце 1610 года получил от короля Сигизмунда III чин «окольничего», однако когда он приехал в Москву со своим «листом», то его назначение в Думу перессорило между собой бояр и главу московского гарнизона Александра Госевского. В земском ополчении притязания Ржевского на чин окольничего тоже не были приняты, что и могло стать причиной его вражды с Ляпуновым. Ржевскому, видимо, надо было много раз подумать, прежде чем ехать в казачий «круг», где с ним также расправились всего лишь за невинное замечание: «за посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы де вины нет»[143]. О степени ненависти, которую вызывал Ляпунов у казаков, свидетельствует и тот факт, что тело главного воеводы «держали собакам на снеденье на площеди 3 дни»[144]. Лишь несколько дней спустя Ляпунов всё же был похоронен в церкви Благовещения на Воронцовом поле — видимо, на ближайшем к месту расправы кладбище. И только в 1613 году сын Прокофия Ляпунова Владимир перенес прах отца в Троицесергиев монастырь, где останки одного из самых ярких героев Смуты были преданы земле на почетном месте у входа в Успенский собор. Прокофий Ляпунов и Иван Ржевский, погибшие в один день 22 июля 1611 года, так и были похоронены рядом[145].