Читать книгу "Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик"

Тем большим было мое удивление, когда сегодня она сама предложила мне прогуляться и рассмотреть, наконец, вблизи молочно-белые стены старого заброшенного маяка, манящие меня своею загадочностью и романтичностью с первого дня нашего здесь пребывания. Маяк был истинным кладом для любителей моря и истории и находился всего в семи-восьми километрах от нашего бунгало, то есть в часе ходьбы для меня и в четырех – для Клариты.

Благодаря моим постоянным толчкам и увещеваниям нам все же удалось преодолеть этот путь часа за два с половиной, а оценив вблизи великолепие старой башни и вид, открывающийся отсюда на Восточную бухту, Кларита даже перестала ныть, чем всю дорогу занималась, и, потянувшись, заулыбалась.

Я присел на большой слоистый камень, у подножия которого с шумом и пеной разбивались накатывающие на берег волны, и закурил. Странно, но, по моим наблюдениям, чем чище воздух, тем сильнее желание вдохнуть в себя порцию отравляющего дыма. Видимо, перспектива хоть немного очиститься пугала привыкшее к городскому смогу тело. Для Клариты нашлось место чуть в отдалении, на небольшом клочке песка между скальными выступами, и она, вытянув ноги и запрокинув голову, пребывала сейчас в счастливом блаженстве.

Маяк нависал над нами, словно сказочный исполин, закрывая собой едва ли не полнеба. Буйные заросли травы, густо разросшиеся вокруг него, напоминали, что старая грязно-белая башня необитаема, и единственное ее предназначение – вносить свою лепту романтики в величественно-прекрасный морской пейзаж.

В волнах показалась одинокая рыбацкая лодка, пробирающаяся к берегу. В этой части страны такие посудины были еще в ходу – местные рыбаки не торопились менять проверенное средство добычи на новомодные механизированные суда. Такие лодки отличались раздутыми бортами и высокой, бросающейся в глаза кормой, до недавнего времени совсем не знавшей мотора. Но уж это изобретение человечества не могло остаться неведомым даже в таком отсталом и поросшем предрассудками краю, как этот, и уже через несколько минут до нас донеслось ровное пощелкивание одноцилиндрового агрегата, приближающего лодку к скалистому берегу.

Спустя еще некоторое время я уже смог разглядеть и человека, управляющего этой чахлой посудиной: он сидел у кормы почти без движения, положив руку на рычаг и всматриваясь в неровную береговую полосу, ища возможности пристать. Впрочем, то, что он куда-то там всматривался, я додумал сам, ибо по уверенности, с которой человек вел лодку, можно было заключить о его немалом опыте в этих водах. Он, должно быть, и впрямь был местным уроженцем и выловил здесь за свою жизнь не одну тонну полосатой макрели.

Пока я вяло следовал своим неторопливым мыслям касательно его личности, человек ловко завел свое судно в небольшую, скрытую от меня скалами, гавань, и, повозившись там какое-то время, стал подниматься наверх, что я заключил по звуку скатывающихся вниз из-под его сапог камней. Шаг его был ритмичным и упругим, что свидетельствовало о том, что рыбак не только хорошо знал тропу, по которой шел, но и был довольно тренированным и привыкшим к физическим нагрузкам человеком. Я, пожалуй, не смог бы преодолеть и двадцати метров скалистой дороги без кряхтения, одышки и пауз после каждых трех шагов. Взглянув на свое проглядывающее между пуговицами рубахи белое брюхо без малейшего намека на пресс, я погрустнел. Черт бы побрал эту Клариту! Это по ее милости я забросил всякую физическую активность и стал зарастать жиром!

Свалив таким образом вину за свое безделье на первого попавшегося человека, я частично успокоился и вновь обратил внимание на рыбака, который, появившись тем временем из-за скалы, приближался теперь ко мне.

Это был огромный детина, своими габаритами напомнивший мне снежного человека, как его, по крайней мере, изображают мнимые очевидцы. Однако отсутствие бороды и вообще густой растительности на видимых мне участках его тела сказало мне, что первоначальное мое предположение было ошибочным. Впрочем, на местного рыбака он был похож столь же мало – те были обычно небриты, угрюмы, одевались в бесформенную дерюгу и осанку имели сутулую и даже перекошенную, словно страдали всю жизнь под гнетом чего-то ужасного. Уже к тридцати годам они выглядели стариками, а общались друг с другом понятными только им знаками.

Этот же, гладко выбритый и подтянутый, был одет по последней спортивной моде, лучезарно улыбался и всем своим видом демонстрировал радость от встречи со мной и непреодолимое желание общаться. Все выглядело так, словно он, прознав откуда-то про наши с Кларитой планы, пустился в одиночку в море с единственной целью – составить нам компанию.

Окинув беглым взглядом внимательно наблюдавшую за ним Клариту, прибывший на лодке обратился ко мне:

Простите, что помешал вашему отдыху. В другом месте просто невозможно было бы причалить скалы, знаете ли…

Сделав паузу и обнаружив, что я не очень-то склонен к радушию, он продолжал:

А я тут каждое лето живу. Люблю эти места – родился здесь, знаете ли…

Это его «знаете ли» в конце каждой фразы порядком раздражало, и я еще более насупился. Однако, видя, что парень просто не знает, как продолжить разговор и чувствует себя явно неловко, я все же сменил гнев на милость и великодушным жестом протянул ему пачку сигарет.

Не желаете?

О нет, благодарю, я некурящий. Пару лет назад завязал с этим. Здоровье, знаете ли…

Почему Вы все время повторяете «знаете ли»?

Я сразу пожалел, что сказал бестактность. Но парень не обиделся:

Привычка, зна…

Он осекся и, сконфуженно улыбаясь, оглянулся на Клариту, которая, приподнявшись на локте, рассматривала его с явным любопытством, как некий экзотический фрукт.

Это Ваша жена? Красивая, констатировал он просто, словно в его ежедневные обязанности входило давать оценку чужим женам. Затем, почему-то понизив голос до шепота, парень сделал признание:

Я на историческом учился, пока не выгнали. Не полюбил я все это средневековье и тому подобные штуки, ну а они, соответственно, меня. Перебиваюсь теперь, как придется. То строю, то машины чиню, то охочусь. Только вот не рыбачу: с детства терпеть не мог этой вони. Лодку вон дедову подлатал да развлекаюсь иной раз, когда здесь бываю. Старая она, правда, но добротная. Желаете, прокачу? Меня Робином звать.

Выпаленной одним духом информации мне было несколько многовато. Быть может, Робин и был неплохим малым, но его подход к людям я находил несколько беззастенчивым, если так можно выразиться. Я бы предпочел, чтобы он был посдержанней, а лучше всего – и вовсе не высаживался на берег. Заметив, однако, что я все еще сижу, тогда как мой не в меру общительный собеседник оставался на ногах, я, устыдившись своей невоспитанности, быстро поднялся и протянул ему руку.

Питер.

Парень пожал ее с такой радостью, словно никто никогда не подавал ему руки. Глаза его засияли, и он, должно быть, сделал вывод, что контакт установлен. В это время к нам приблизилась моя жена и, потирая коленки одну о другую, враз изменившимся голосом пропищала свое незамысловатое имя. Робин поприветствовал ее с такой осторожностью, словно боялся, что ее тонкая лапка может навсегда исчезнуть в его громадной ручище. В глазах несостоявшегося историка мелькнул было интерес, но сразу пропал: Кларитины ужимки его, как видно, не интересовали.