Читать книгу "Лестница грез. Одесситки - Ольга Приходченко"

Жених оказался, хоть и дворянского рода, да гол, как сокол. Только скудное жалованье, которого едва хватало, чтобы редко появляться на людях.

Как Прасковья Петровна не оттягивала этот брак, что только ни делала, ничего у неё не вышло. Даже в Париж увезла нас летом и дальше хотела попутешествовать, чтобы отвлечь доченьку Куда там. Бабка симулировала плохое самочувствие, торчали в Италии до самой зимы. Всё напрасно. Молодой офицер был упрям и настойчив.

Твоя бабка через подружку свою пыталась дать ему отступного. Ни в какую. Сумасшедшая страсть, хуже всякой болячки. Обвенчались через год в Петербурге, там молодые и остались жить. Дом в столице бабка твоя подарила молодым в качестве приданого, да ещё содержание.

Молодые в Питере зажили на широкую ногу. Через полгода Прасковья Петровна категорически отказалась оплачивать счета зятя. Так тот ничего лучшего не придумал, как уговорил жену заложить дом под ссуду. Опять какое-то время пожили на широкую ногу да дом забрали за долги. Вот Прасковья и вынуждена была продать одно из имений и выкупить молодым в Питере квартиру в которой ты и родилась. Ты думаешь, это послужило для молодых уроком? Как бы не так. Сплошные развлечения, балы, пикники, морские прогулки, уразумить молодых она была не в силах. От её назиданий молодые отмахивались, как от назойливой мухи.

Вот одна из прогулок для Катеньки закончилась печально. Она сильно простудилась, будучи беременной вторым ребёнком. Братик твой при родах умер, а Катенька так и не поправилась. Ещё больше любила твоего отца, совсем как ненормальная.

Сколько светил твоя бабка приглашала, профессоров, куда только не возила дочь лечиться, всё было напрасно. Такой диагноз – приговор при жизни. Да ты и сама всё уже видела и понимала. Петровна продавала одно имение за другим, всё, что у неё было. Вот и эту квартирку в Одессе она на твоё имя купила. А то бы и ты на лице осталась, да и я вместе с тобой. Ниночка, при мне, на коленях бабушка твоя просила, умоляла зятя не бросать больную жену и внучку. Создавать хоть видимость семьи. Так вот, чтоб ты знала: выполнял он эти обязательства не бескорыстно. За всё твоя бабушка ему платила.

С меня она тоже клятву взяла, что я никогда тебя не брошу. Верой и правдой буду тебе служить. Меня она тоже любила как родную, всё горевала, что не может дать мне приданое.

Обе девушки молча сидели обнявшись на балконе, наблюдая зарождающееся утро, и каждая думала о своём.

Жизнь же дальше пошла своим чередом. Глаша действительно оказалась преданной семье душой. Она отказала сватовавшемуся к ней сыну бакалейщика. Но все эти годы она поддерживала с ним близкие отношения, ни перед кем их не афишируя. Даже когда он, по настоянию родителей, женился на другой, у них всё продолжалось, как и раньше. Более того, Глаша даже учила его детей и грамоте и музыке.

Так и жили одинокие, всеми забытые Ниночка с преданной Глашей. Отношения у них сложились родственные, как у старшей и младшей сестры. Всегда и везде только вдвоём.

Владимир сидел, не шелохнувшись на продавленном диване, обхватив голову двумя руками. Старуха, подруга бабушки, молча продолжала в такт своему рассказу кивать головой: вот такая была моя Ниночка, тихая, терпеливая и бесконечно одинокая.

– А откуда же мой отец появился? Какой-то мифический отец. На фабрике с Доркой познакомились и сразу поженились. А потом война, и как будто бы его никогда и не было. Вы-то хоть его когда-нибудь видели?

Старуха ещё ниже опустила голову, как будто бы собралась уснуть. Потом встрепенулась, выпрямилась, глубоко вздохнула и громким властным голосом произнесла:

– Знакома я была не только с твоим дедушкой, но и с твоим отцом. Расскажу сейчас эту историю Ниночки-золушки, потерпи, не перебивай. Не могу сразу, всё сжимает, сердце ноет.

Она встала, распрямила плечи, спину и ровная, как доска подошла к прикроватному столику, накапала себе остро пахнущих капель валерьяны в стакан с водой:

– Сказка… сказка про Ниночку-золушку, мою подруженьку до гробовой доски… Только сказка, к сожалению, пришлась на начало двадцатого века. Даже название у этой страшной сказки есть.

– Название сказки? – Владимир поднялся с дивана и согнулся над самым лицом старухи: – Какая сказка, какое название?

Старушка подняла на юношу свои выцветшие белёсые глаза: есть у этой сказки название, есть.

– Какое? – с ужасом отстраняясь от старухи и машинально присаживаясь на диван, закричал парень.

– Шляпка.

– Шляпка? Какая шляпка? Что ещё за шляпка?

– Мальчик мой, простая дамская шляпка, которая определила дальнейшую судьбу твоей бабушки, твоего отца и мою за компанию, да и твою тоже.

– Сейчас вспомню, – старуха что-то про себя посчитала в уме, – ну да, прошёл год, как мы закончили уже гимназию. Моя дружба с Ниночкой временами вспыхивала, а временами совсем сходила на нет.

Я знала, что Ниночка осталась при живом отце фактической сиротой. Она с преданной ей Глашей жила очень скромно, но достойно. Зарабатывала частными уроками, носилась по городу от одного ученика-балбеса к другому. Не отказывалась давать уроки даже детям зажиточных евреев. Что считалось в те годы вообще неприличным, но что делать? Жить-то им надо было на что-то.

А Глаша всё ходила к своему другу бакалейщику на подработки. Дела у того пошли в гору, он даже на Александровском проспекте держал большой оптовый склад в подвале, а на первом этаже хороший магазин. И по-свойски давал обеим девушкам заработать. Сказать, что совсем они бедствовали, нельзя было. Но, уж точно, не шиковали. Ниночка в этом отношении никогда со мной не делилась. Скрывала своё бедственное положение. Ни у кого помощи они не просили, никогда ни на что не жаловалась.

Но что в Одессе можно скрыть, ты сам знаешь. Шила в мешке не утаишь. Богатые с бедными дружбы не водят. А я любила заскочить к ним в свободную минуту просто так, поболтать. Ниночка девочка была начитанная, с ней всегда было интересно. А её Глаша – та вообще энциклопедия. Вот кому нужно было учиться, да не пришлось. К ним в квартирку я приходила как к себе домой. Всегда чистенько, вкусно пахнет обедом и выпечкой. А самое главное – такое радушие, чувствовала я в их доме, как будто бы пришла к своим самым близким людям. А так редко бывает. Ты меня понимаешь, Владимир?

Помню, я пришла пригласить Ниночку в кафе на Приморском бульваре. Весь наш выпуск решил там встретиться, посмотреть друг на дружку, пообщаться. Я уже несколько раз приглашала её раньше на подобные сборища, однако Ниночка всегда отказывалась. Я понимала, она чувствует себя неловко. Все барышни блещут нарядами, одна перед другой красуются, выпячивают напоказ свои украшения, демонстрируют свои состояния. В первый же год некоторые повыскакивали под венец и, будучи уже замужними дамами, поглядывали на бывших соучениц свысока. А те, кто еще не замужем, были просватаны, меня тоже родители пытались обручить, но я всё же как-то ещё выкручивалась.

А Ниночку ещё в гимназии за глаза обзывали оскорбительно – «облезшая дворянка», за протёртые ботинки. Она же всё ходила в перешитой гимназической форме и меняла её на пару застиранных платьев. Я ещё в гимназии как-то предложила ей несколько своих платьев, но она так резко возразила. И даже со мной после этого какое-то время не общалась. Я уж, как лиса Патрикеевна, через Глашу возобновила с ней дружеские отношения.