Читать книгу "Случайный президент - Светлана Калинкина"

Беру инвентарь и вслед за надзирателем поднимаюсь на третий этаж, в камеру. Следом идет начальник корпуса и шепотом повторяет: «Не бойтесь, все будет нормально. Все будет хорошо, не переживайте. Ничего не бойтесь».

Камера 65. Вхожу в нее, собрав все силы. Помещение рассчитано на четырех человек. По размеру оно сантиметров на двадцать шире и на метр длиннее вагонного купе. Стоят двухъярусные «шконки» — нары, за ними — умывальник и «толчек». Толчек огорожен в метр высотой железным заборчиком с дверцей, отчего чувствуешь себя на нем танкистом.

Окошко на волю расположено под самым потолком и отделено двумя рядами решетки: внешний ряд — широкая с толстыми прутьями, затем на полметра идет углубление в стене и вторая решетка стоит уже на самом окне. Со стороны улицы на окне, под углом закреплены железные пластины — «реснички» — из-за которых видны только полоски неба. Из «мебели» в камере — две тумбочки. Если в ИВС свет тусклый, то в тюремной камере днем и ночью под потолком горит стоватовая лампочка. Особенно тяжело переносится этот свет по ночам.

Несмотря на то, что оставлять в камере свои автографы считается плохой приметой, все стены расписаны перебывавшими здесь людьми. Кто только ни сидел в этой камере?: Ахмет из Ирана, Агеге из Эфиопии, Войтек из Белостока. «Курва, за цо?»— по-польски выведен риторический вопрос. Стены в камерах периодически перекрашивают, , но тут же появляются новые записи. Я тоже не удержался и выцарапал: «ОРТ».

Здороваюсь с новыми соседями. Вроде нормальные люди. Ричард — старик из Гродно. Сидит за убийство сына. Второй — сорокапятилетний Юзик из Барановичей. Разбой. Третий — сорокалетний Саша из Гродно. Попался на грабеже. Как выяснилось, освоиться толком здесь еще никто не успел: соседей мне насобирали за пару часов до моего прибытия.

Кстати, как потом выяснилось, поселили меня в тюрьму «по блату». Обычно эта процедура стоит заключенным много здоровья. Поездом либо автозаками их этапами привозят в Гродно изо всех изоляторов области, потом помещают в «стаканы» — каменные мешки размером метр на метр. В таком стакане, стоя, тесно прижавшись друг к другу, может находиться не более восьми-девяти человек, но туда набивают до 15 заключенных: чтобы уплотнить людей и набить «стакан» полностью, натравливают собак, и тогда последние практически запрыгивают на головы первых. И только потом зэков по одному выводят на проверку и личный досмотр. Людей много, надзиратели не спешат, поэтому в душном каменном мешке можно простоять пять-восемь часов. Люди не выдерживают, обливаются потом, падают в обморок... Затем всех переводят в карантин — обычные камеры без матрасов и белья. Рассчитаны они на четверых, но «заселяют» до двадцати. Вам еще крупно повезло, если попали в тюрьму в начале недели, тогда простоите в карантине всего лишь сутки. Но если этап пришел в пятницу, то сидеть придется до понедельника.

… Первое желание после заселения в камеру — выспаться. Мне достались верхние нары. Железные, сваренные из широких (сантиметров десять) железных пластин. Прилаживаю матрас, застилаю постельное белье. Простыня и наволочка, естественного, серого цвета. Такое впечатление, что остались они еще от жертв сталинского режима. Одеяло почему-то квадратное. Потому им можно накрыть либо верхнюю часть тела, либо нижнюю. Но, как ни странно первую ночь в тюрьме мне спалось сладко.

Спал себе, похрапывал и не ведал, что в этот самый день Борис Ельцин заявил о том, что хочет через средства массовой информации обратиться к Лукашенко и передать ему свое возмущение. Ельцин ждал объяснений Лукашенко о действиях белорусских властей в отношении российских журналистов. «Я думаю, мы отрегулируем эти вопросы,» — заметил президент и назвал происходящее в Беларуси с российскими журналистами «случаем беспрецедентным». «Если так будет продолжаться, российской стороне придется пересмотреть позиции устава и соглашения, которые подписали Беларусь и Россия».

Что бы ни говорили о Борисе Ельцине, но нас российский президент защитил. А вот российские коммунисты прислали в белорусский МИД письмо, в котором написали: «Павел Шеремет — это выкормыш белорусских националистов, фашистский недоносок. Он — главная проблема белорусско-российских отношений. Чтобы снять эту проблему, предлагаем расстрелять Шеремета!»

Вечером Лукашенко вызвал к себе руководителей КГБ, Совета безопасности и генерального прокурора, чтобы обсудить, как быть дальше с делом журналистов ОРТ. В официальном сообщении говорилось, что белорусский президент рассмотрел некоторые аспекты деятельности КГБ, на самом же деле совещание провели исключительно по делу журналистов. От чекистов хотели услышать, смогут ли они довести дело до конца? У секретаря Совета безопасности Виктора Шеймана, насколько я знаю, на этот счет были сомнения, Лукашенко же хотел с нами расправиться — посадить и надолго. В этом споре мнение «профессионалов» КГБ было решающим.

На тот момент Комитет был активно увлечен внутренними интригами. Уже ходили слухи о возможной отставке его председателя Владимира Мацкевича. Главная причина — двусмысленное поведение Мацкевича осенью 1996 года во время референдума. Тогда из всех руководителей силовых структур только генеральный прокурор Василий Капитан и главный чекист Владимир Мацкевич заявили, что не пойдут на нарушения законов, и несколько раз встречались со спикером мятежного Верховного Совета Семеном Шарецким. Почти сразу после референдума и разгона парламента Капитана сняли с работы. А вот Мацкевич уцелел. Однако у него обнаружили онкологическое заболевание, причем в поздней стадии. Летом-осенью 1997 года главный гэбист Беларуси долго и тяжело болел и большую часть времени проводил в больнице. Потому в Комитете и началась борьба за высокий пост. Первый зампред Леонид Ерин считался главным преемником Мацкевича и Ерину, конечно, очень хотелось доказать свой высокий профессионализм. Именно к нему были обращены вопросы Лукашенко и Шеймана о том, прекращать или продолжать дело ОРТ. Ерин твердо ответил: «Продолжать!» Его еще раз переспросили, доведет ли КГБ дело до конца. Ерин твердо пообещал, что следователи однозначно добьются успеха.

Леонид Ерин лично участвовал в работе, сам подписывал письма и запросы в различные структуры Российской Федерации и докладывал Лукашенко о мнимых успехах следственной группы. Впрочем, когда через три месяца стало ясно, что громкое дело провалилось, он едва удержался даже в кресле заместителя… Но я— то пишу о событиях конца июля 1997 года, когда Ерин просто рвался в бой.

Не успел Борис Ельцин высказаться по поводу ареста журналистов, как Лукашенко поспешил ответить. В интервью Псковскому телевидению он заявил: «Если президент России хочет, чтобы я объяснился перед ним, то я готов дать объяснения с фактами в руках. Однако сначала пусть он объяснится за ту информационную войну, которую развязали российские телеканалы против Беларуси». Лукашенко пообещал через несколько дней положить на стол российского президента документы, подтверждающие мое сотрудничество со спецслужбами западных стран, и тот факт, что я выполнил спланированную провокацию и получил за это вознаграждение. О том, как все «планировалось» на самом деле, я уже рассказал. А фантазии на тему денег, родились, вероятно, от того, что во время обыска у меня нашли пластиковаую карточку российского банка. Для белорусского лидера это было «неопровержимым доказательством» — ну, не мог он понять, что сотрудники ОРТ получают зарплату по карточкам.