Читать книгу "Бритт Мари изливает душу - Астрид Линдгрен"

– Всё, что произошло, выглядит так, как будто я решилась подняться на Хрустальную гору[89]. Во всяком случае, ни один нормальный человек никогда не захочет взять в жены девушку из такой семьи.

После чего Моника, ничего не ведающая и преисполненная невинности, как маленький ангел Божий, взобравшись к ней на колени, спросила:

– А тот дяденька, сто был здесь ланьсе и стал таким класным, он влюблён в тебя? Так говолит Сванте.

Тут Майкен вскочила, словно ужаленная скорпионом.

И Сванте понял, что пора укрыться в безопасном месте. Он ворвался в каморку, где жил Йеркер, и успел запереть за собой дверь, прежде чем Майкен сунула туда ногу, чтобы удержать дверь.

– Выходи, маленький трусливый негодник! – кричала Майкен. – И я откушу тебе нос!

– Я, пожалуй, не укротитель львиц, – ответствовал Сванте. – Я подожду до лучших времён.

Тут Майкен сдалась. Но когда Сванте около девяти часов вечера, усталый после спортивного дня и трудов праведных, шлёпнулся в постель, кто-то постелил ему мешок[90]. Войдя ко мне, он спросил, не я ли это сделала. Я ответила (и это было чистейшей правдой), что, если с ним обращаться так, как того заслуживает его поведение, я бы стелила ему мешок ежедневно… Но, к сожалению, сегодня я об этом не подумала.

– Тогда это Майкен, а она в нынешнем состоянии невменяема, так что я прощаю её, – благородно заявил Сванте и исчез.

А теперь и грамматика английского языка, и география Карлссона лежат у меня на столе и с таким упрёком смотрят на меня, что я думаю: нам пора расстаться.

С самыми сердечными приветами от

Бритт Мари

3 марта

Дорогая Кайса!

Не думаешь ли ты, что тебе пришлось долго ждать письма? Ты права… Не без того. В своё оправдание могу лишь сказать, что нам пришлось неслыханно много заниматься в школе, а ещё в доме у нас всю последнюю неделю жили чужеземцы: четверо перелётных птиц опустились в наше гнездо, чтобы немного передохнуть, иными словами – четверо беженцев-евреев, которых мама взяла на своё попечение.

Они приехали в воскресенье вечером, мать и трое маленьких детей. Мне кажется, моя подушка всё ещё мокрая от слёз, которые я выплакала в тот вечер, когда легла спать.

Ни у одного человека на свете не должно быть таких смертельно печальных глаз, как у этой мамы. Ни у одного ребёнка – такого бледного, преждевременно состарившегося личика, как у этих троих детей. Обе девочки спят в моей комнате, и даже во сне они не знают покоя. Я прихожу в полное отчаяние, видя, как они лежат, словно в напряжённом ожидании, готовые проснуться при малейшем шорохе. Их мать, фру Хольт, – мужественный человек. Она пытается не впадать в отчаяние, хотя не имеет ни малейшего понятия о том, где находится её муж, и маловероятно, что она когда-нибудь увидит его в этой жизни. Иногда она даже пытается улыбнуться, но глаза её не улыбаются никогда. Думаю, они видели слишком много.

Её сынок Микаэль – ровесник Йеркера и живёт в его комнатке. Тяжёлые переживания меньше всего отразились на нём, и я слышу, как они с Йеркером весело хохочут. Но Микаэлю не хватает ощущения безопасности и искренности, присущих Йеркеру. Кайса, как по-твоему, будет ли когда-нибудь в мире так, что все дети смогут жить в безопасности? Мы обязаны надеяться на это, мы обязаны все вместе попытаться трудиться ради этого… Разве можно выдержать другую жизнь?

Письмо моё получается грустное, но оно всё-таки и наполовину не такое грустное, как чувства, которые я испытываю. Прости меня, будь добра!

Вчера вечером у нас был небольшой музыкальный вечер, чтобы наши гости хоть немного развеялись. Мама играла, и маленькие дочки фру Хольт тоже играли в четыре руки. А позже мы, как обычно, пели. Мама, я и Йеркер исполняли партию первого голоса, Сванте и Майкен – второго, а папа – третьего. Среди прочих песен мы спели ту самую, ну, ты знаешь:

Freut euch des Lebens,

weil noch das Lämpchen glüht,

pflücket die Rose,

ehe sie verblüht[91].

Когда мы закончили, на некоторое время воцарилась тишина. Тишина, прерываемая лишь всхлипываниями фру Хольт. Кайса, я никогда не слышала, чтобы человек так плакал. Я буду слышать её плач, покуда я жива. И я горячо желаю, чтобы жизнь ещё когда-нибудь подарила ей возможность сорвать несколько роз.

Завтра они уезжают отсюда в другое место, где смогут остаться ненадолго. Но только совсем ненадолго. Не иметь дома, самого крошечного, самого маленького дома, – не могу представить себе судьбы горше.

И когда я оглядываюсь в собственном уютном, тёплом доме, то чувствую такую огромную нежность… до боли душевной. Мебель потёртая, да и элегантностью обстановки не похвастаешься, но это, во всяком случае, дом. Дом, живущий полноценной жизнью, и надёжное прибежище нашего существования.

А теперь спокойной ночи, Кайса, сейчас я заползу под одеяло и выплачусь как следует, потому что мне это необходимо.

Преданная тебе

Бритт Мари

16 марта

Привет, Кайса!

Пришла ли в Стокгольм весна? Я не собираюсь зайти так далеко, чтобы утверждать: к нам пришла весна, но началась слякоть, а это всегда шаг в нужном направлении. А иногда небо расстилает целую узорную карту – гамму красок, которая уверяет тебя: да-да, весна придёт и в этом году, не бойся! Весна! Весна! Весна! Я написала это слово несколько раз только потому, что оно так симпатично выглядит. И лучше мне поспешить, ведь завтра, быть может, налетит снежная буря, всем бурям нашего столетия буря, поставив новый рекорд мартовского холода.

Жизнь полна разных потрясений, это точно. Вчера, когда мы собирались садиться обедать, обнаружилось, что в нашей весёлой компании не хватает Йеркера. Вообще-то ничего неожиданного в этом нет. Если какой-нибудь детёныш и жил такой дикой и счастливой жизнью, часов не наблюдая, в календарь не заглядывая и абсолютно независимо, то это он, Йеркер. Однако когда стрелки часов приблизились к семи, мама начала беспокоиться – Сванте и меня послали на поиски. Но нет, ни единого беззубого мальчонки, который попался бы на глаза, ни в городе, ни в его окрестностях не обнаружилось. Мы были вынуждены пойти домой и рассказать об этом маме, которая тотчас впала в отчаяние и начала плакать. Майкен сказала ей как можно строже: