Читать книгу "Женские церемонии - Катрин Роб-Грийе"

— Как был одет прислужник?

— Ничего не могу об этом сказать. Но ничего особенного на нем не было, насколько я помню. Во всяком случае, он точно был одет, потому что как раз в тот момент я заставила его раздеться и вытянуться плашмя на полу, лицом к зеркалу. Несколько мгновений Саломея, прямая и неподвижная, раздвинув ноги, орошала прислужника обильным потоком, который изливался на его спину и ягодицы, а затем стекал на пол, образуя все растущую лужицу. Мы молча смотрели на нее: был слышен только шорох льющейся струи. Когда она стала иссякать, F. опустилась на колени рядом с прислужником и раздвинула ему ягодицы, куда стала стекать моча. Потом я велела ему перевернуться, приподняться и вылизать влагалище женщины, которая продолжала неподвижно стоять над ним, раздвинув ноги, с высоко поднятой головой. Так он и сделал. Он бы сделал это и без всякого приказа. Скорее даже потому, что ей, кажется, это доставляло удовольствие.

— Почему вы сказали «кажется»?

— Как можно быть уверенным в том, что женщина испытывает удовольствие? Есть некоторые признаки, по которым можно это предположить, но не более того. Девушка, о которой идет речь, начала слегка извиваться, сгибая колени, запрокинув голову, приоткрыв рот и прерывисто дыша. Ей в какой-то степени были присущи нарциссизм и склонность выставлять себя напоказ, так что сама эта публичность доставляла ей удовольствие и доводила его до высшей степени, «акме» (это очень литературное, устаревшее слово, но оно мне нравится). Я больше ничего не могу сказать на эту тему, кроме одного: на следующий день она заверила меня, что испытала удовольствие, но я могу судить об этом только с ее слов. На тот момент зрелище было само по себе таким захватывающим, что ни я, ни остальные об этом не думали.

Дальше речь пойдет о главной сцене — о той сцене мученичества Себастьяна, которую я вам уже описывала, но на сей раз воспроизведенной с участием женщины. Почему женщины? Потому что это показалось мне эротичным, эстетичным — такая очевидная подмена… даже слишком очевидная… потому что физическую любовь я испытывала и к женщинам… потому что один из приглашенных, Н., явно предпочитал их мужчинам… потому что и сама Саломея пожелала быть участницей этой мизансцены…

Как и в первый раз, я велела «мученице» прислониться спиной к зеркалу и скрестить руки на груди. Эта жертва была гораздо более хрупкой и грациозной — ее нога была слегка отставлена, голова склонена набок — такую прелестную позу она приняла инстинктивно, так что мне даже не потребовалось давать ей указания. Только тогда я сняла с нее полумаску, которая была на ней с начала вечера, и возложила ей на голову терновый венец.

Мои помощники в отправлении ритуала уже заняли свои почетные места. Действия, которые последовали за этим, вы уже знаете: прислужник разбил яйцо в стакане, а я стоя выплеснула его на грудь девушки, где оно растеклось многоконечной звездой. Втрое яйцо попало в зеркало, третье — в живот девушки; потом я передала бокал F., которая, наклонившись ко мне, спросила, может ли она швырнуть яйцом в лицо «мученицы». Я ответила, что нет. Я хотела, чтобы ее лицо осталось ясным и чистым, как на изображениях святых, которых подвергают жесточайшим пыткам. Последнее яйцо бросил Н.

Вопреки моему изначальному намерению, я внезапно захотела перепачкать яйцами и Себастьяна, который стоял тут же, позади меня, сжимая в зубах цепочку, на которой висел мой кнут. Я взяла у него кнут, сняла с глаз повязку и велела встать на колени, держа руки за спиной, лицом к нам, между ног Саломеи. Когда он встал таким образом, его лицо оказалось скрытым за ее лобком. Он в свою очередь подвергся «казни», осуществленной тем же образом, по прежнему церемониалу.

Потом все разом остановилось. Теперь нужно было смотреть. Наши мученики стояли не шевелясь. Тонкие волокна клейкой блестящей слизи медленно стекали по животу и бедрам Саломеи, скапливаясь на завитках лобковых волос, затем падали на плечи Себастьяна, стекали по его телу, постепенно достигали члена и наконец попадали на пол, где мало-помалу образовывали небольшую лужицу.

Великолепно… да, это выглядело великолепно… И все это время наши отражения были видны в тусклом зеркале — там, где их не скрывали молочно-белые разводы… Глядя на эту картину, я испытывала те же ощущения, что и в прошлый раз. Чтобы не отступать от принципов, мне бы стоило закончить ритуал сейчас, но страсть толкала меня к продолжению.

— Почему нужно было закончить его сейчас?

— Потому что мой изначальный проект состоял только в том, чтобы воспроизвести прежнюю сцену с участием женщины. Осуществив свой замысел, на этом, в принципе, и следовало остановиться. Но необходимость соблюдения распорядка была резко опрокинута представшей передо мной очевидностью: нужно продолжать.

Я подошла к зеркалу, не обращая внимания на яичные лужи, в которых испачкала туфли, сняла с головы девушки терновый венец и надела его на голову прислужника — так вешают на крючок предмет гардероба, в котором больше нет необходимости.

Потом я приказала обоим мученикам обняться и начать медленно тереться друг о друга, чтобы их тела склеились. Для большей уверенности в том, что на их коже не останется ни единого участка, не покрытого белковой слизью, я поместила между ними яйцо (на сей раз целое, в скорлупе), чтобы они раздавили его, теснее прижавшись друг к другу. Но яйцо выскользнуло и разбилось, упав на пол. Тогда я взяла еще одно. F., стоявшая рядом со мной, разбила яйцо о лоб прислужника; в своем съехавшем набок терновом венце, с лицом, по которому стекали клейкие потеки, он казался опошленной иллюстрацией к изречению «Ecce homo».

Но пора было переходить к следующему действию, не затягивая ожидания. Я решила, что обе жертвы займутся любовью у нас на глазах, лежа на полу у наших ног. Нужно было, чтобы это произошло прямо сейчас, немедленно.

Тут я уловила, что Саломея прошептала что-то на ухо Себастьяну. Я пришла в ужас от этого тайного сговора, затеянного без моего позволения. Жаль, что под рукой у меня не было кляпа! Но зато был кнут; не произнеся ни малейшего замечания, я несколько раз с силой хлестнула ее, чтобы напомнить, что разговаривать ей запрещено.

— И потом они занялись любовью?

— Да, они занялись любовью на испачканном полу, среди клейких луж и яичной скорлупы, хрустевшей под тяжестью их тел, которые скользили друг о друга под аккомпанемент хлюпающих и хлопающих звуков — это было похоже на плеск водоворотов или морских волн, когда они заливают углубления в скалах.

Волосы Саломеи перепачкались и мало-помалу слиплись в застывшие пряди, пока она перекатывала голову туда-сюда в дрожащем свете свечей. И надо всем этим в темном зеркале стояли наши отражения, раздробленные и молчаливые…

Потом любовники закричали.

После этого все замерло на несколько секунд — или, возможно, на несколько минут. Было слышно лишь потрескивание свечей и наше дыхание. Музыка смолкла уже давно. Никто этого даже не заметил.

— На этом церемония закончилась?