Читать книгу "Жестокая жара - Ричард Касл"

— Чем это ты тут занимаешься?

— Веду себя как неисправимый мальчишка, чем же еще? Это моя работа.

Он нажал на кнопку пульта от старого видеомагнитофона, и на экране телевизора возникла Никки; она сидела рядом с матерью перед пианино. Запись была сделана 16 июля 1985 года.

— Ну хорошо, Рук, ты это посмотрел, а теперь можешь выключить.

— Сколько тебе тогда было лет?

— Пять. Мы видели достаточно. Мы хорошо поработали.

Послышался низкий мужской голос:

— Что ты нам сегодня сыграешь, Никки?

— Твой отец? — спросил Рук.

Она пожала плечами, словно говоря «не знаю», и продолжала смотреть на экран, стоя в дверях.

На видеозаписи, которой было двадцать пять лет, маленькая Никки Хит в желтом джемпере болтала ногами и улыбалась. Затем она крикнула, глядя в камеру:

— Я сыграю Вольфганга Амадея Моцарта!

Рук удивился — он ожидал услышать песенку «Мерцай, мерцай, маленькая звездочка».[44]Вместо этого девочка посмотрела на человека, державшего камеру, и уверенно объявила:

— Я буду играть его Сонату номер пятнадцать.

Синтия кивком велела ей приступать, Никки подняла руки над клавишами, мысленно задав ритм, и начала играть; Рук сразу же узнал мелодию. Он подвинулся ближе к телевизору; игра произвела на него впечатление, и это еще мягко сказано. Произведение было непростым, но выполнимым для ребенка, и она играла почти без ошибок, хотя темп казался не совсем верным — но ведь девочке было всего пять лет. Пока дочь играла, мать, наклонившись к ней, произнесла:

— Прекрасно, Никки. Но не торопись. Моцарт сказал: «Промежутки между нотами — это тоже музыка».

Хит позволила Руку удовлетворить свое любопытство, но, как только музыка закончилась, она нажала на кнопку. Рук зааплодировал — совершенно искренне. Затем повернулся к пианино, стоявшему в другом конце комнаты, — это был тот же самый инструмент, и стоял он на том же самом месте, что и двадцать пять лет назад.

— Ты еще помнишь эту мелодию?

— Забудь.

— Да перестань, давай же, ведь я прошу, не кто-нибудь.

— Все, шоу окончено.

— Пожалуйста!

Никки села на диван, спиной к пианино. Он понял, что сейчас она в том же настроении, что и перед картиной Сарджента в бостонском музее.

— Ты должен меня понять. Я не открывала крышку с того дня, как ее убили. — Она сжала губы и слегка побледнела. — Я не могу заставить себя играть на нем. Не могу, и все.

За окном, на погруженной во тьму улице, завыли сирены, и Никки беспокойно пошевелилась. Кто-то ехал в отделение неотложной помощи или в тюрьму — авторы той старой песни группы «Eagles» были совершенно правы.[45]Будильник на тумбочке показывал 3:26. Она пошарила рядом, но нащупала лишь холодные простыни.

— Только не говори, что смотришь порно, — сказала она, завязывая пояс халата.

Рук в одних трусах сидел за обеденным столом в темной столовой, и лицо его озаряло зловещее свечение экрана.

— В каком-то смысле да. Для нас, журналистов, это и есть порно. — Он поднял голову. Взъерошенные волосы усиливали жутковатое впечатление. — Черт возьми, почему копаться в Интернете — такое захватывающее занятие? Похоже на нетрадиционный секс. Ты спрашиваешь себя: сделать это или не сделать? Но не можешь выбросить из головы запретные мысли, поэтому говоришь: к чертовой матери, пусть будет что будет, а в следующую минуту ты уже взмок от пота и часто дышишь от возбуждения — и получаешь именно то, что тебе нужно.

— Послушай, если ты хочешь побыть один…

Он развернул к ней ноутбук, чтобы она могла взглянуть на экран.

— Леонард Фрик. Помнишь того парня с виолончелью на видео с концерта?

— Также известного как виолончелист.

— Который еще играл на кларнете в камерном трио с Николь. Талантливый парень, — Рук ткнул в экран большим пальцем. — Леонард Фрик, выпускник Консерватории Новой Англии, в настоящее время главный кларнетист Симфонического оркестра Куинса.

— Точнее, первый кларнет.

— Вот поэтому я и бросил играть на фаготе. Слишком много правил. — Он поднялся. — Этот парень знает твою маму и Николь лучше всех. Мы должны встретиться с ним.

— Прямо сейчас?

— Ну конечно нет. Сначала мне нужно одеться.

Она прижалась к нему всем телом, притянула к себе за бедра, лаская его.

— Сейчас?

Он развязал ее халат и кожей ощутил исходившее от нее тепло.

— Предлагаю вернуться в постель. Ненадолго. Успеем увидеться с ним по пути в участок.

В семь тридцать утра Хит и Рук ждали у пешеходного перехода неподалеку от местного кафе «Старбакс» с тремя стаканчиками кофе. Третий кофе предназначался для нанятого Руком водителя, который стоял, прислонившись к крылу черного «линкольна», на другой стороне Восточной 23-й улицы. Загорелся зеленый, машины остановились, и Рук с Никки начали переходить дорогу. Дойдя до середины проезжей части, они услышали крик своего водителя. Взревел двигатель; обернувшись, Хит увидела в полуметре от себя радиатор коричневого фургона, который мчался на красный свет. Они едва успели отскочить назад, как машина пронеслась через переход и скрылась. Дрожа, они поспешили вперед.

— Силы небесные, вы меня до смерти напугали. С вами все в порядке, ребята?

Никки заметила, что залила брюки латте, что было для нее обычным делом, и принялась вытирать кофе салфеткой.

— И что делал за рулем этот идиот? — спросила она. — Писал эсэмэску?

— Нет, наверное, пьяный или обколотый, — сказал водитель. — Он смотрел прямо на вас.

Никки подняла голову и шагнула к проезжей части, чтобы взглянуть на номера. Но фургон давно исчез из виду.

— Я подозреваемый? — спросил Леонард Фрик.

Костлявый юноша в смокинге с копной жестких курчавых волос за прошедшие несколько десятков лет существенно поправился. Сейчас, когда они сидели в зале для репетиций в Музыкальной школе Аарона Копланда, в колледже Куинса,[46]Хит решила, что он весит килограммов сто. Из растительности на голове осталась только маленькая серебряная бородка, обрамленная ямочками, которые появлялись, словно скобки, когда музыкант улыбался.