Читать книгу "Мы дрались на истребителях - Артем Драбкин"

На посадке «як» даже проще, чем Ла-5, на котором я полетал уже после войны, когда учился в академии. «Лавочкин» на посадке норовил упасть на крыло, на нем трудно было сохранить направление на взлете. Он стремился развернуться за счет реакции винта, потому приходилось держать ногой и плавней поднимать нос. А на «яке» было проще, очень спокойно взлетал. Конечно, разбивались и на «яках», но меньше, чем на многих других самолетах.

В инспекции были самолеты Як-1 и учебный вариант спарка Як-7В, и Василий Сталин на нем стал с нами летать на Центральном аэродроме. Уже после двух полетов на Як-7В выпустил самостоятельно на Як-1.

Фронт быстро приближался, и в Москве начали готовиться к осаде немцами. Мы еще не были достаточно подготовлены, и он решил нас отправить в запасной полк. 14 октября ему понадобилось лететь по делам в Саратов на завод, и он взял нас с собой. Как раз недалеко от Саратова, в Багай-Барановке, был 8-й запасной полк. Тогда была такая практика. После летной школы летчики, конечно, не готовы воевать, у них еще недостаточно развиты летные навыки. Для повышения квалификации были созданы запасные полки. Их было несколько. В них, во-первых, молодое пополнение летчиков подучивали, во-вторых, туда же приходили летчики из госпиталей, там же доукомплектовывались фронтовые полки. Когда в полку летчиков повыбьют, они прилетали в запасной полк, брали молодых, тренировались и улетали на фронт. В Багай-Барановке мы проучились месяц или дней 40. Осваивали Як-1. Подготовка была довольно интенсивная, но однообразная: полеты по кругу, пилотаж в зоне, строем немножко летали. Даже воздушных боев не давали.

После запасного полка мы приехали опять в Москву, где нас разбросали по полкам. Тимур Фрунзе попал в полк, который стоял в Монине. Володя Ярославский попал в город Клин. Там тоже стоял истребительный полк ПВО. А я попал в 11-й полк, который стоял на Центральном аэродроме Москвы. Было это в декабре 1941 года. 5 декабря только началось наступление наших войск, а мы прибыли 16 декабря. До этого мой 11-й полк активно участвовал в штурмовках. Но когда я приехал, уже штурмовки кончились. Хотя, конечно, рассказы были свежие. Буквально за два дня до моего появления в полку потеряли летчика, а другой был сбит, но вернулся. Все эти рассказы я слышал. Но уже больше на штурмовки не летали.

У меня сначала были тренировочные полеты, а потом, с 1 января, боевые вылеты. Боевыми их, правда, можно назвать относительно. Погода была плохая, противника мы ни разу не встречали. А хотелось, честно говоря, настоящего боя. Воодушевление было какое-то, молодость же все-таки!

Разумеется, к немцам мы тогда уже серьезно относились, без шапкозакидательства. Но я не слышал панических возгласов: «Ах, они сильнее!» Да, было мнение, что «мессершмитты» несколько лучше, чем наши самолеты. Но при этом не настолько, чтобы с ними невозможно было сражаться и побеждать. Вот и нам, молодым, хотелось побед.

Командир эскадрильи 12 Гв. ИАП Герой Советского Союза капитан К.А. Крюков и командир звена капитан С.А. Микоян на фоне Як-9. Аэродром Двоевка, май 1944 г.

Я сделал 10 вылетов за линию фронта на прикрытие конницы Доватора. Фронт проходил в районе Волоколамска. Погода была такая, низкая облачность, противник не появлялся. Правда, один раз нас обстреляли зенитчики. 3-4 шапки разрывов были за мной в метрах 100 максимум. А если учесть, что самолеты улетают от «шапок», значит, в тот момент, когда я их увидел, самолет был уже дальше, а в момент взрыва он был совсем рядом. Я, откровенно говоря, удивляюсь, что не попали.

16 числа состоялся мой 11-й вылет. Нас по тревоге подняли. Командиром моего звена был Владимир Лапочкин (Лапочкин В. Д., капитан. Воевал в составе 11 ИАП. Всего за время участия в боевых действиях в воздушных боях сбил 1 самолет лично и 2 в группе. Награжден орденом Красного Знамени. – Прим. М. Быкова), опытный летчик, который имел орден Красного Знамени за отражение первого налета на Москву. Мы парой взлетели и пошли на Истру, потому что нам сообщили, что там появился немецкий самолет-разведчик «юнкерс». Когда мы подошли к Истре, там уже никого не было. И вот мы стали с Лапочкиным ходить. Он командир, я ведомый. Он мне: выходи вперед! И я как бы ведущим становлюсь, а он ведомым. И мы стали так ходить. Вдруг я увидел 3 самолета-истребителя, идущих нам навстречу, немножко выше. Я к ним подошел сзади с разворотом, вижу это наши «яки». Ну, раз «яки», стал отворачивать от них, но не теряю их из вида. И вдруг вижу, что левый ведомый делает резкий разворот и становится мне в хвост. Я встал в вираж, а он в хвосте у меня, причем близко от хвоста, не больше 50 метров. Я вижу, что это «як», но все-таки виража два или три сделал. На вираже он стрелять не мог. У нас были однотипные самолеты, а летал я уже неплохо: меня даже хвалили.

Другое дело, я и не думал, что он будет в меня стрелять. Вижу, что он свой, и стал из виража выходить. Только вывел, вижу – зеленая «трасса» бьет по крылу (пулеметные трассирующие пули – зеленые). Хорошо, что я вышел из виража со скольжением и трасса прошла левее фюзеляжа. Стрелял он в упор, и если бы попал в фюзеляж, то бронеспинка бы не спасла… Я покачал крыльями, показывая, что я свой, и отвалил, полупереворотом ушел вниз. Вывел самолет на высоте метров 800, и тут смотрю, у меня крыло у самого фюзеляжа «раздето» и горит. Я сразу стал снижаться для посадки. Вообще-то полагается, когда пожар, прыгать с парашютом, но я о прыжке даже не подумал. Решил садиться «на живот». Тут пожар разгорелся еще больше, по-видимому, из-за того, что скорость стала меньше. Причем бензин протек в кабину и там горел. У меня обгорела штанина мехового комбинезона, перчатки, лицо, кисти. Я закрывал лицо левой рукой и все-таки сел. Некоторые моменты совсем выпали из памяти. Помню, как начал выравнивание, а потом самолет уже стоит, вернее лежит – шасси-то убрано. На мне горит целлулоидная планшетка, и я стал ее снимать. Вылез из кабины, вернее, упал на крыло. Видимо, это именно тогда я сломал колено, а не при посадке, ведь я сел на живот и особого удара при приземлении не было. Потом я помню только, что лежу в снегу метрах в десяти от самолета. Но как отползал, не помню. Я решил, что обе ноги ранены пулями, потому что обе они болели. Но оказалось потом, что одна обожжена, а вторая сломана.

Примечательный момент – машина горела очень красиво: зеленый самолет, красное пламя на фоне белого снега и фейерверк рвущихся снарядов, которыми он был заряжен.

Когда я лежал на снегу, надо мной прошел ведущий. Я помахал ему рукой, чтобы он понял, что я жив. Лапочкин прилетел в полк и сказал: «Микояна сбили, но он жив». А вообще, где он все это время был, я не знаю. Он, кажется, в объяснении написал, что, когда я сделал резкий маневр, он отстал и потерял меня. Я немножко удивляюсь тому, что с момента, как я начал атаку, я его и не видел, пока на земле не оказался.

Потом какие-то ребятишки на лыжах, проходившие мимо, ко мне подошли. Уложили меня на лыжи и повезли к дороге. На дороге оказались сани с лошадью. Деталей я не помню. Помню, что меня погрузили и повезли в полевой госпиталь. Обгоревшее лицо стало замерзать (мороз был градусов 20). Мне кто-то закрыл лицо шапкой. Летчик, который сбил меня, оказался из того полка, где был Володя Ярославский. Он сказал после посадки: «Кажется, я своего сбил. А чего он мне в хвост полез?» Тут еще какая мелочь была. Все самолеты на зиму перекрасили в белый цвет. А я-то только что получил новый самолет с завода, он не был перекрашен и был зеленого цвета. Вот формальная причина – все белые, а мой зеленый, мало ли чей?