Читать книгу "Crazy - Бенджамин Леберт"

— А что ты там читал?

— «Старик и море».

— «Старик и море», ничего себе, — Янош складывает руки на груди. — Наверное, это слишком здорово. Как ты мыслишь, не стоит тебе почитать вслух и для меня? Просто так? Ради удовольствия? Все равно нам еще ехать и ехать. Да и с литературой мне познакомиться не мешает.

— Разве это литература?

— Думаю, что да.

— А что такое литература?

— Литература — это когда читаешь книгу и готов подписаться под каждым предложением, потому что оно правильное, — объясняет Янош.

— Потому что оно правильное? Это как? Я не понимаю.

— Правильное в смысле — бьет прямо в точку. Снимает покровы с тайн этого мира. С секретов жизни. Если, читая любой абзац, ты можешь сказать, что сделал бы или подумал то же самое, что и герой. Вот это и есть литература.

— А ты-то откуда об этом знаешь?

— Просто я так думаю.

— Ах, ты так думаешь! Ну, тогда это и яйца выеденного не стоит. Профессор по литературе объяснял бы совсем по-другому. И сколько ты уже прочитал книг?

— Наверное, штуки две.

— Штуки две? И ты рассказываешь тут про литературу?

— Ты же сам хотел послушать. К тому же я думаю, что все это чересчур сложно. В этом не разбираются даже те, кто обязан разбираться. Почему ломаем головы мы? Давай просто читать. Получая радость от самого чтения. От понимания прочитанного. И давай не будем забивать себе голову мыслями о том, литература это или нет. Этим могут заниматься другие. Если это настоящая литература, тем лучше. А если нет, то и черт с ним.

— Полностью разделяю твое мнение, — отвечаю я. И снова раскрываю книгу.

Из громкоговорителя несется гулкий свист. А потом голос проводника. Звук искажен и часто прерывается. Но основное можно понять. Мы прибудем в Мюнхен с опозданием на полчаса. Янош и все остальные начинают вздыхать. А я приступаю к чтению. Читаю громко и отчетливо. Ошибки допускаю очень редко. Обычно у меня не очень получается читать вслух. В школе я постоянно заикаюсь. Терпеть не могу, когда нас заставляют читать вслух. Но здесь все получается. Вскоре меня слушает не только один Янош. И другие тоже навострили ушки. Уставились на меня большими глазами. Даже Замбраусу понравилось. Книга Пола Остера соскальзывает за сиденье. Замбраус скрестил руки на животе. Не знаю, сколько проходит времени. Читаю я чертовски медленно. Во рту пересохло. Старик проигрывает битву с океаном. Возвращается домой пустой. У парней краснеют щеки. Даже Янош громко всхлипывает. Качает головой. Глаза, кажется, готовы лопнуть. Темная краснота наплывает на уши. Он быстро хватает роман Хемингуэя.

Шарик и тонкий Феликс с отчаянием тянут друг к другу руки. В их глазах стоят слезы. Трой и Флориан сохраняют хладнокровие. Похоже, что все это их не слишком занимает. Не проявляют никакой печали. Толстый Феликс тоже начинает хвататься за книгу. Быстро пролистывает. Перечитывает основные места. А потом возвращает книгу мне. Его лицо озаряется светом. Я смотрю на часы. 22.40. Скоро будем в Мюнхене.

13

Толстый Феликс подает голос. Он смотрит в окно.

— Как вы думаете, мы такие же смелые, как старик в книге? Даже в момент поражения?

— Мы все смелые, — говорит Янош.

— Но почему мы смелые? Где граница между мужеством и смелостью?

— Границы нет, — откликается Флориан, — каждый человек и смел, и мужествен.

— Как так?

— Потому что каждый человек просыпается утром и отправляется в жизнь, — вставляет тонкий Феликс, — и не всаживает себе в голову пулю. Это и смело, и мужественно.

— А почему этого никто не видит, а если и видят, то не говорят?

— Потому что теперь это само собой разумеется, — объясняет Янош.

— Само собой разумеется? — толстому Феликсу хочется всё знать. — Почему в этом мире все само собой разумеется? Почему все всегда предопределено? Что мы отправляемся в жизнь? Ставя одну ногу перед другой? Почему это нормально? В какой проклятой книге это написано? Какой козел это понаписал?

— Этого козла зовут Господь Бог, — отвечает Замбраус и сдвигает брови.

Но толстый Феликс считает, что у самого-то Замбрауса всё в порядке. Они хорошо побеседовали в Розенхайме. О жизни.

Замбраус учился в интернате. В Нойзеелене. Для него это было самое ужасное время. Он чувствовал себя запертым, больше всего ему хотелось вернуться домой. Но когда он очутился дома, все равно ничего не получалось. Ему стало не хватать распланированной жизни в интернате. Во время Второй мировой Замбраус был на Восточном фронте. После войны он с невестой, с которой познакомился в отпуске, переехал в Нойзеелен. Там они и поженились. А в 1977 году его жена умерла. От рака. Он похоронил ее на кладбище в Нойзеелене. Потому что она любила эти места. А потом Замбраус совсем съехал с катушек. Шлялся по кабакам и все прочее. Топил проблемы в бутылке. В Мюнхене даже въехал в квартиру над стрип-баром. Там он, кстати, живет и до сих пор. И вот уже двадцать лет через день ездит в Нойзеелен на могилу, каждый раз везет жене большой букет красных роз. Это были ее любимые цветы.

— И зачем только Господь Бог делает такие вещи? — спрашивает Шарик и сжимает кулаки.

— Потому что все на свете должно развиваться по определенной схеме, — объясняет Замбраус. — Схема звучит так: смотреть, чтобы видеть; слушать, чтобы слышать; понимать, чтобы понять. Бегать, чтобы бежать. Так что беги, мой мальчик! Беги!

Толстый Феликс прижимается лицом к окну. На стекле появляются большие темные пятна. Из громкоговорителя раздается скрипучий голос проводника: «Через несколько минут мы прибываем на главный вокзал Мюнхена».

* * *

Перед окнами лежит Мюнхен. Я стою у двери. Янош, Трой и все остальные стоят за мной. Мы въезжаем на вокзал. Некогда толстый рюкзак Шарика болтается между лямками. Рядом с нами блондин с овчаркой. Вид у него усталый.

— Ну вот, пора, — говорит Янош.

— Что пора?

— Как что, сигары. Мы уже в Мюнхене. Нужно их выкурить. Как паре героев. Как в «Дне независимости».

Он вытаскивает из кармана сигары. Дешевка. Но какая разница! Одну он протягивает мне, а вторую сует себе в рот. Ждет, пока я сделаю то же самое. Потом подносит зажигалку. Надпись Курение вредит вашему здоровью его не интересует. Блондина тоже. Янош жадно затягивается своей сигарой. Блондин подмигивает. Я отворачиваюсь. Курю в нишу. Вкус у сигары отвратительный. Буду рад, когда она кончится. Овчарка чихает. Мне ее жаль. Ее добрые глаза смотрят прямо на меня. Я снова отворачиваюсь.

— А ты боишься смерти? — спрашиваю я у Яноша.

— Молодые люди никогда не боятся смерти.

— Правда не боятся?

— Правда. Не боятся. Человек начинает бояться смерти, когда перестает быть молодым. А до этого он должен просто жить. И он не думает о смерти.