Читать книгу "Всего один день - Гейл Форман"

Я вынуждена бороться с желанием уткнуться лицом в его длинный накрахмаленный белый передник и разрыдаться от благодарности за его доброту. Но вместо этого я просто отдаю ему свой промокший свитер. Влажная майка липнет к телу, на воротничке остались кровавые пятна. У меня, конечно, есть футболка Селин с лого этой загадочной группы из серии «не для малявок», такая же, как на Уиллеме, но я лучше останусь в лифчике, чем надену ее. Уиллем еще что-то добавляет на французском, и через минуту нам приносят большой графин красного вина.

— Я думала, мне надо спешить на поезд.

— Успеешь поесть чего-нибудь, — налив вина в бокал, Уиллем протягивает его мне.

Формально я достаточно взрослая, чтобы употреблять алкоголь в любой европейской стране, но я этого ни разу не делала, даже когда вино подавали к обеду, который входил в стоимость тура, и некоторые другие ребята старались выпить побольше за спиной миссис Фоули. Но сегодня я пью без колебаний. При свечах цвет вина напоминает кровь, и я воспринимаю это как переливание. В горле и животе растекается тепло, которое через некоторое время согревает и мои промерзшие кости. Я одним залпом осушаю полбокала.

— Полегче, — предостерегает Уиллем.

Я одним глотком допиваю остальное и поднимаю бокал, как средний палец. Уиллем секунду смотрит на меня, а потом наполняет бокал до краев.

Официант возвращается и демонстративно вручает нам меню, корзину с хлебом и маленькую серебряную формочку.

— Et pour vous, le pâté[22].

— Спасибо, — отвечаю я. — То есть merci.

Он улыбается.

— De rien[23].

Уиллем отламывает кусочек хлеба, намазывает на него коричневую пасту и предлагает мне. Я пристально смотрю на него.

— Лучше, чем «Нутелла», — говорит он чуть ли не нараспев, дразня меня.

Может, благодаря вину или перспективе избавиться от меня, но Уиллем, тот, который был рядом весь день, возвращается. И почему-то именно это меня бесит.

— Я не хочу есть, — говорю я, хотя на самом деле просто умираю от голода. Я же после тех блинчиков ничего не ела. — К тому же это похоже на собачий корм, — добавляю я для пущей убедительности.

— Ты только попробуй, — он подносит хлеб с паштетом к моему рту. Выхватив бутерброд у него из рук, я откусываю крошечный кусочек. Вкус одновременно и деликатный, и яркий, как будто мясо смешали с маслом. Но я отказываюсь радовать его своим довольным видом. После этого крошечного кусочка я корчу рожу и откладываю хлеб.

Возвращается официант и, увидев, что наш графин почти опустел, показывает на него. Уиллем кивает, и он приносит еще один.

— Камбала… кончилась, — пытается сказать он на английском и стирает с доски меню одну из строчек. Потом смотрит на меня. — Вы замерзли и потеряли кровь, — говорит он так, как будто я ею прямо истекала. — Я рекомендую съесть что-нибудь мощное. — Он сжимает руку в кулак. — Говядина по-бургундски просто отличная. Рыба в горшочке тоже очень хороша.

— Главное, чтобы это не кончалось, — говорю я, показывая на вино.

Официант несколько морщится, смотрит на меня, потом на Уиллема, словно они оба должны нести за меня ответственность.

— Для начала могу предложить салат со спаржей и копченым лососем.

Живот предательски урчит. Уиллем кивает и заказывает два блюда, рекомендованных официантом. А меня даже не спрашивает, чего я хочу. Но это нормально, потому что я хочу только вина. Я тянусь за очередным бокалом, но Уиллем закрывает графин рукой.

— Сначала поешь, — говорит он. — Это утка, а не свинья.

— И? — Я засовываю в рот весь намазанный паштетом кусок багета, и жую нарочито громко, стараясь скрыть удовольствие, которое он мне доставляет. Потом протягиваю стакан.

Уиллем довольно долго смотрит на меня. Но потом все же удостаивает меня новой порции вина и своей ленивой полуулыбки. За день я ее уже полюбила. И теперь хочу ее уничтожить.

Мы сидим молча, пока официант не приносит нам салат с таким торжественным видом, которого заслуживает это блюдо, натюрморт из розового лосося, зеленой спаржи и желтого горчичного соуса, а по краю цветками выложены тосты. У меня текут слюни, тело уже соглашается выбросить белый флаг и советует мне сдаваться, выйти из игры, пока мне везет, признаться, что это был хороший день, даже лучше, чем я вправе была рассчитывать. Но есть еще и другая часть меня, голодная, и не только до еды, а до всего, что мне продемонстрировали за день. И от имени этой голодной девчонки я отказываюсь от салата.

— Ты все еще расстроена, — говорит Уиллем. — Но все не так плохо, как я подумал. Даже шрама не останется.

Останется. Даже если рана заживет за неделю, шрам будет, хотя, возможно, не в том месте, о котором говорит он.

— Ты думаешь, я из-за этого переживаю? — и я касаюсь пластыря на шее.

Уиллем на меня не смотрит. Он, блин, прекрасно знает, что не из-за этого.

— Давай просто поедим, ладно?

— Ты меня посылаешь обратно. Делай, конечно, как знаешь, но не проси меня еще и радоваться этому.

В свете пляшущих свечей я вижу, что на его лице, как быстро бегущие по небу облака, появляется сначала удивление, потом оно сменяется веселостью, потом разочарованием, нежностью — или, может, жалостью.

— Ты все равно завтра уезжать собиралась, какая разница? — говорит он, стряхивая со скатерти крошки.

Разница, Уиллем? Ночь — вот разница.

— Ну и пусть, — вот мой искрометный ответ.

— Ну и пусть? — переспрашивает Уиллем. Он проводит пальцем по ободку бокала, и он начинает тихонько гудеть, как сигнальный колокол. — Ты подумала о том, что будет?

Я только этим и занималась, хотя старалась не делать этого — не думать о том, что будет этой ночью.

Но я опять поняла его неправильно.

— Ты задумывалась о том, что было бы, если бы они нас поймали? — продолжает он.

Я чувствовала, что они хотели с ним сделать. Я телом ощущала их жажду крови.

— Я поэтому и бросила книгу. Они хотели причинить тебе боль, — говорю я. — Что ты им сказал, что так их разозлило?

— Они уже были злы, — Уиллем уходит от ответа. — Я лишь дал им новый повод. — По его словам и выражению лица становится ясно, что я не ошибалась. Что они действительно собирались его побить. Хотя бы тут я была права.

— А ты представляешь, если бы они нас поймали? Особенно тебя? — Уиллем говорит так тихо, что мне приходится податься вперед, чтобы расслышать. — Посмотри, что они сделали. — Он тянет руку к моей шее, но потом убирает ее.

Из-за адреналина, полученного во время бегства, а также последовавшей эйфории я ни разу не задумалась о том, что могли поймать меня. Может, потому, что это казалось мне просто невозможным. У нас на ногах были крылья; у них — свинцовые ботинки. Но теперь, в ресторане, когда Уиллем сидит передо мной с таким непривычно мрачным выражением лица, а на краю стола лежит окровавленная и скомканная бандана, я словно слышу топот приближающихся ботинок, слышу хруст костей.