Читать книгу "Душенька - Наталья Аронова"

– Да ты не бойся, кажется, верховая, проскочим, – успокаивал меня Коля, поймав мой беспокойный взгляд. – У нас есть еще нес… – окончания фразы я не услышала из-за оглушительного треска. Небо сначала просто раскололось над нами, разломилось, страшно, коротко треснуло, а потом загремело, покатилось над полем тяжелым гулом, напоследок проворчав что-то неразборчивое, что-то тревожное.

А потом вспышка совпала с громом – и я на какое-то время перестала себя слышать. И поняла: зря говорят, что не надо бояться грома!

До грозы, пока мы ехали, очень пахло цветами, полем, землей. Какой-то особый, густой аромат шел от полей. Но с первыми же каплями дождя, с первым порывом ветра земные запахи улетучились. Одной только водой пахло – и приятно, и непривычно было дышать таким воздухом. Меня даже зазнобило немного.

Машина тоже вся тряслась и дрожала от ударов стихии. Ветер налетал внезапно, он метался по полю, грозил кому-то, как слепой, но искусный воин в одном фильме, который я видела в детстве. Дождь тоже все усиливался, все волновался, наступал волнами. Потоки воды снова и снова врезались в лобовое стекло, и тогда мне хотелось закрыть глаза руками. Просачивающиеся неведомо откуда микроскопические капли воды попадали мне на лицо, на грудь.

Мы остановились, Коля заглушил двигатель. Ехать было бессмысленно, проторенной дороги больше не было, вместо нее бушевала мутная река. Куда ни посмотри – всюду потоки. И по лобовому стеклу, и слева, и справа. С неба обрушивалась вода. Небо, расколотое молниями, падало на землю. И в какой-то момент я испугалась, что это никогда не кончится.

– В нас не ударит молния? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как обычно. Получилось, кажется, плохо.

– По закону вероятности вполне может. Но оснований беспокоиться я не вижу, так что можешь не дрожать. Бьет, как правило, в крышу – в самую верхнюю точку. Электрический заряд растекается по стойкам и ребрам кузова. Это как клетка Фарадея, понимаешь?

На всякий случай я кивнула – фамилия-то была знакомая.

– Так вот, салон автомобиля оказывается как бы внутри клетки, в зоне, свободной от электрических полей. Заряд просто уйдет в землю через колеса. Материалы салона, как правило, хорошие изоляторы. Антенну мы убрали, верней, она сломалась еще год назад, окна закрыты. Если хочешь наверняка быть в безопасности…

Над нами просияла ослепительная вспышка, и немедленно раздался чудовищный треск, словно небо все-таки обрушилось на землю.

– Если хочешь чувствовать себя в безопасности – не прикасайся к металлическим деталям! – закончил Коля. Я отдернула локоть, которым прикасалась к ручке дверцы, и подавила в себе желание броситься в объятия своему попутчику. Еще чего не хватало, что за первобытные страхи! Села попрямей, полюбовалась на свое отражение в зеркальце и спросила:

– Откуда ты все это знаешь?

– Я вообще-то на физфаке МГУ учился, – пожал плечами Коля. – А ты думала, я всю жизнь в парниках поливалки налаживал и баранку грузовика крутил?

– Я не знаю… Я вообще об этом не думала… – пробормотала я, огорошенная его внезапными горестными интонациями и изменившимся лицом – у него были плотно сжаты губы и нижнее веко правого глаза мелко подергивалось, вибрировало.

Но он уже успокоился, прерывисто вздохнул, как ребенок после долгих рыданий, и отвернулся от меня, уставившись в окно, где не было видно ничего, кроме отвесных дождевых струй. Мне стало его жалко. Я подвинулась поближе и погладила его по голове. Мне казалось, что его наголо бритая голова должна быть колючей и шершавой, как терка, но она оказалась тактильно очень приятной – бархатной. Не думая о том, как это будет воспринято, забыв обо всем на свете, я гладила Колю по голове, а он сидел, замерев, нахохлившись, как птица под дождем… И вдруг, быстро повернувшись, ткнулся губами в мою ладонь, и мы некоторое время посидели так. Было неудобно держать вывернутую руку на весу, ладонь щекотало дыхание Коли, но оказалось очень приятно сидеть, ощущая удивительный покой в душе, пока снаружи бушевала стихия.

Гроза, однако, стихала, укатывалась вдаль, и теперь грохотало уже в стороне, над Москвой. Дождь понемногу прекратился, теперь только редкие крупные капли падали на лобовое стекло. Наконец я осторожно убрала ладонь из-под Колиных губ и отстранилась. Мы вздохнули, на этот раз синхронно, переглянулись и рассмеялись. Коля завел машину, и мы поехали, разбрызгивая веселую, антрацитово сверкающую грязь из-под колес.

С того дня между нами установилась особенная близость, и это не осталось незамеченным окружающими. К слову сказать, Коля и не стремился как-то скрывать свои чувства, и на следующий же день после поездки в Москву явился в столовую с букетом полевых цветов. Стебли были обернуты носовым платком. Коля вручил мне этот шедевр флористики демонстративно, у всех на глазах, прямо над тарелками с гречневой кашей и гуляшом. Гомонящая очередь сразу притихла, и только кто-то присвистнул удивленно:

– О-го-го-о, да тут любовь-морковь!

Я поставила букетик в стакан с чистой водой и стала раздавать обеды дальше, стараясь улыбаться как ни в чем не бывало. Потом я спросила у Коли:

– А что, обязательно было так торжественно вручать мне цветы? Нет, мне было ужасно приятно, но…

– Я тебя понял. – Коля кивнул и взял меня за руку так, словно собирался немедленно, не отходя от кассы сделать мне предложение – во всяком случае, в голливудских фильмах этот жест очень часто вел именно к предложению. – Видишь ли, это эндемичный обычай. Свойственный данной местности то есть. Ты пока с ним незнакома, так что заруби себе на облупившемся носу: тут деревня. Тут свои порядки. В деревне всем до всех есть дело. Ухаживание парня за девушкой, таким образом, превращается в акт общественный. Если девушка тебе нравится и ты к ней серьезно относишься – действуй открыто. А если украдкой приударяешь, тихушничаешь – значит, замыслил недоброе, людям это не понравится. Сообразила, городская девчонка?

Я сообразила – пословица насчет монастыря и устава тут была как нельзя более к месту.

А на следующий день я проснулась до зари. Перламутрово-серый предутренний свет наполнял комнату. Силуэты веток застыли на простеньких занавесках, удлиняя их незамысловатый узор. Что-то было не так, какое-то непривычное ощущение не давало покоя. И тут я поняла: это тишина тревожит меня. Я никогда не просыпалась в такой тишине – густой, звенящей, почти физически ощутимой. И непривычнее всего в этой тишине было размеренное тиканье часов. Такие ходики в виде маленького желтенького цыпленка никуда не спешили и ни от кого не отставали. Тик-так, тик-так, тик-так… Вот звякнул где-то запор, скрипнула половица. Вот коротко проворчал старый пес Разбой во дворе. Вот наш петух возвестил рождение нового дня. А ходики все за свое: тик-так, тик-так, тик-так… Мне показалось, что занавеска шевельнулась, еще раз, и еще. И тут же моей щеки коснулось дуновение летнего утра – каким же нежным было это прикосновение! Я сладко, неторопливо потянулась, и почему-то вдруг мне стало так хорошо, как не бывало никогда раньше. Свет все прибывал, все смелее заглядывал ко мне в комнату, и вместе с ним рождалась в моей груди необъяснимая надежда на что-то прекрасное. Но что же такое случилось вчера, какие слова прозвучали, почему у меня такая щекотная радость в душе?