Читать книгу "Душенька - Наталья Аронова"

́У меня много имен.

Сейчас меня называют Евой, в свидетельстве о рождении я записана Евдокией, мама всегда звала Дусей, в школе дразнили Дунькой. Сегодня модно давать детям старинные русские имена, и никто не станет изводить насмешками Акулину, Фрола, Ульяну. Мое же детство прошло в окружении Карин и Снежан, ох и намучилась же я со своим имечком!

Но мужчины, любившие меня, звали меня Душенькой: именно это слово шептали они мне под утро, щекоча дыханием шею, именно его повторяли на крике в самые сокровенные мгновения и этим именем горестно окликали меня, когда я уходила.

Душенька – значит, душа. Душа – самое главное и самое ценное, что может быть у человека. Но вот, скажем, моя школьная учительница биологии и химии имела о душе весьма своеобразное представление. В ответ на каверзный вопрос учеников она, не задумываясь ни на минуту, ответила следующее:

– В Великобритании врачи провели эксперимент – взвесили человеческое тело до и после смерти. И им удалось установить, что умершее человеческое тело теряет в весе одиннадцать граммов. Эксперимент проводился на различных людях, однако цифра в одиннадцать граммов оставалась неизменной. Значит, это и была душа.

Произнеся эту ахинею, химичка торжествующе оглядела класс: вернемся, мол, к теме урока. Больше ни слова сказано не было – очевидно, в представлении нашей учительницы единственная функция души сводилась к тому, чтобы весить одиннадцать граммов и покидать тело после смерти. Мне же было, помнится, не по себе, и мучил меня один вопрос: неужели английские ученые были столь жестокосердны, что взвешивали умирающего человека хладнокровно, не пытаясь ему как-то помочь? Представлялись мне огромные металлические весы – как те, что стояли в кабинете участкового терапевта районной поликлиники, на них – кашляющий, скукожившийся от озноба больной, рядом люди в белых халатах, с лицами, закрытыми марлевыми масками, смотрящие на него отстраненно и безжалостно. Руками, затянутыми в резиновые перчатки, передвигают они по шкале блестящие гирьки и следят за больным: жив ли он еще?

Это был кошмар моего детства и юности – весы.

А потом к ним прибавилась еще и химичка.

Быть может, этой истории вообще не было бы, если бы не химичка. Она пришла к нам в восьмом классе, а зачем пришла – непонятно. Вчерашняя выпускница университета, победительница конкурса красоты «Мисс Поволжье», подруга, как говорили, состоятельного человека, она могла бы вообще не работать. Но ей, как я сейчас понимаю, просто хотелось поиграть в эмансипированную даму, которая не сидит на шее у бойфренда, а сама работает и зарабатывает. Ее делано скромная кружевная блузка стоила не меньше пяти учительских зарплат, аккуратные черные лодочки – семь, итальянская сумочка – десять. Она носила очки в строгой оправе, но без диоптрий. Дав классу задание, она садилась за свой стол и доставала из пакета толстый глянцевый журнал. Дорогая бумага издавала нежный шелковистый шелест. На мерцающих разворотах красовались девы в последней стадии истощения, умопомрачительно одетые. Любое из этих платьев могло бы подойти химичке Светлане Валерьевне, и ни одно – мне. Светлана Валерьевна могла бы сравнить себя с любой из этих девиц, а я…

Однажды на выданные мне матерью деньги я купила такой журнал. Он был самым дорогим в киоске, и он оказался целой бочкой дегтя, в которой для меня была припасена одна только капля меда – пробник французских духов. Совсем в тоненькой пробирочке, гордившейся, кажется, своей миниатюрностью. Я сразу же надушилась ими, густо-сладкими, дразняще-томными, и в этот день тонко вырезанные ноздри Светланы Валерьевны по-особенному вздрагивали – она принюхивалась ко мне, толстой девочке на первой парте, пытаясь понять и осмыслить происхождение этого аромата.

Журнал я сожгла за домом. Глянцевая бумага горела плохо. Я шевелила ее палочкой, присев на корточки, вдыхая запах гари, сырой осенней земли и французских духов, и думала: кто виноват? Кто виноват, что я такая толстуха? Мать говорит, что не могла взять меня на руки с тех пор, как мне исполнилось три года, в школе меня дразнят из-за полноты, из-за странного имени, одежду мне покупают в отделах для взрослых… И тогда я в первый, но далеко не в последний раз в своей жизни приняла решение – похудеть.

Похудеть и стать стройной, как модели в журнале. С завтрашнего дня.

А назавтра у нас были пирожки.

Вообще, пирожки у нас бывали каждый день. Это наш семейный бизнес – палатка на местном вещевом рынке. Каждый день моя мать пекла пирожки, за ними заезжал мой брат на машине, вез их, тепленькие, на рынок, а там их продавала Дана, бойкая жена брата. Иногда по пути брат подбрасывал меня в школу. Противни с пирожками лежали на заднем сиденье и одуряюще пахли. Пока ехали, я мимодумно съедала один-другой пирожок и парочку брала с собой, чтобы перекусить на перемене.

И вот в тот памятный день пирожки были с ливером, их я любила больше всего. А позавтракала-то я чашкой чая, и даже без сахара. Пирожки наполняли салон автомобиля восхитительным ароматом, который сам по себе уже казался сытным. Рот у меня наполнился слюной, челюсти свело.

– Дуська, ты чего? У тебя живот болит, что ли? – забеспокоился брат, заметив выражение моего лица.

– Все нормально, – ответила я.

Но к большой перемене муки голода стали невыносимыми. Правда, в сумке у меня лежали два яблока, и я даже погрызла одно. Яблоко было невозможно кислое, и я поплелась в столовую. Там отроду не водилось таких вкусных пирожков с ливером, как у нас, но всегда можно было схомячить какую-нибудь булочку и выпить сладкого чаю.

Путь мой лежал по школьному коридору мимо учительской. Дверь была полуоткрыта, и я невольно замедлила шаг, услышав оттуда голос и смех Светланы Валерьевны. Она говорила с кем-то из учителей, но с кем, я понять не могла, потому что Светлана Валерьевна была не из тех, кто любит слушать. О нет, она предпочитала говорить сама!

– И о чем они только думают? – вещала она с непередаваемым апломбом. – Мальчишкам я многое извиняю, потому что все мальчишки плохо учатся. Моего мужа в свое время даже из школы исключали за двойки, а посмотрите, чего он достиг! Но девочки-то что себе думают? Допустим… – Она сделала нервное, нетерпеливое какое-то движение рукой, будто пытаясь отмахнуться от назойливой мухи. – Допустим, красивая девочка может умишко не напрягать, она и так не пропадет в жизни. Но если в смысле внешности ничего из себя не представляешь – так берись за ум и учись как следует! Голова плохо варит – зубри! Вот эта ваша Звонарева, она же тупица, и химию не знает, и учить ничего не хочет, и страшненькая к тому же!

Меня бросило в жар, я хотела уйти, но ноги словно приросли к линолеуму. Я стояла и слушала, как неизвестный собеседник Светланы Валерьевны возразил ей, но она только повысила голос:

– Да что ж – личико! Это пока ей четырнадцать лет, у нее личико, а года через два-три этого личика незаметно будет за горой жира. Девочке, если она не больна, преступно относиться к себе подобным образом, это же распущенность, безволие! Мне неприятно даже смотреть на нее! Что ей светит в жизни с таким характером и фигурой?