Читать книгу "Последний заезд - Кен Баббс"

— Я уже дал слово, — не уступал Джордж, — И обещаю, мы будем избегать опасных влияний.

— В таком случае, я избегал бы заведения Хукнера. Держите дальше от него путь ваш и не подходите близко к двери его — ни к парадной, ни к задней. Там не только индюшачьи гузки поджаривают.

— Хороший совет, мистер Меерхофф. Да, сэр, хороший совет. Спасибо вам за заботу. Мы будем держать себя в узде.

На дворе смеркалось, и за дверью голос Джорджа обрел обычную насмешливую скрипучесть.

— Некрасиво так срываться — мистер Меерхофф обычно подает бренди под пианолу. Но потом его тянет молиться, а потом горевать о жене. А потом он плачет. Кроме того, от избытка европейских разговоров и сладостей человек пухнет. Но ужин был первоклассный, а?

Я согласился. Первоклассный.

— Ну что, надеюсь, девчонка Сара не очень тебе досадила? Это озорство у нее от матери ирландки. Приходится терпеть, что поделаешь.

Я сказал, что не досадила. Ни капли. Я надеялся как-нибудь в скором времени опять потерпеть это озорство. Взгляд мой привлекло вдруг осветившееся окно на верхнем этаже. Она стояла там в ночной рубашке. В одной руке держала свечу, в другой — маленькую ирландскую арфу. Увидев, что я смотрю, она подняла свечу к щеке. И за секунду до того, как задуть ее, подмигнула мне — отчетливее некуда.

— Сара всегда была задиристой девчонкой, — сказал Джордж, открывая калитку в штакетнике.

Я вышел за ним, ничего не ответив. На улице он снова запел:

Кофе на белых дубах растет.

В реке течет виски…

Я догнал его, пристроился в ногу. День у меня получился наполненный, если считать по тому, что случилось со мной в первый раз. Первая сигара, первый раз мне подмигнула девушка, первый ужин под не баптистскую молитву. Завтра мне предстояло ехать на открытие Первого чемпионата мира по родео. А сегодня ночевать с индейцами на древней стоянке, куда сходились для переговоров племена до всякой письменной истории. И до постели было еще не скоро.

Я найду ту, что со мной пойдет

И будет слаще ириски.

Глава девятая

Как следует помыться

Мы с Джорджем шагали посередине бурлящей улицы под газовыми фонарями и глядели по сторонам. По дощатым тротуарам сплошняком — по четверо в ряд — двигались люди, а вдоль бордюров в несколько рядов стояли брички, повозки, «фордики». Моторы автомобилей ворчали, белоглазые лошади топали. Фермеры с семьями отдыхали у повозок и беседовали о своем, фермерском. Ковбои, прислонясь к чему можно, курили в уединении, которое ковбои всегда находят под полями своих шляп. Под угловым фонарем на земле ребята играли в шарики.

В буче пендлтонского центра Джордж притих. Хотя он этого не показывал, предостережение Меерхоффа на него подействовало. Если его окликали, он подносил пальцы к шляпе, проборматывал несколько слов и шел дальше. Так мы прошли все четыре квартала по главной улице. Когда повернули обратно, я сам уже чувствовал легкое беспокойство. Под праздничным весельем как будто притаилось злое буйство. Любой пьяный выкрик или гогот мог стать сигналом к заварухе. Такое же ощущение назревающего взрыва было у меня на Бил-стрит[28]накануне Южных скачек — только по другую сторону цветного барьера.

— Ничего себе гулянка, — заметил я, желая успокоить Джорджа да и себя заодно. — Город, наверное, расцвел.

— Наверное. — Джордж посмотрел на меня меланхолически, — Расцвел…

Он хотел сказать что-то еще, но нас отвлекла серия громких хлопков. Похоже было на выстрелы дешевого пистолета. Из толпы в баре, визжа, выбежал молодой китаец. Он с криками пробежал мимо нас: к его косичке была привязана низка горящих шутих. Он внезапно исчез на другой стороне улицы, словно провалился под землю. Джордж закончил прерванную фразу:

— …только думаю иногда, не будет ли мой цвет тут лишним.

Он продолжал идти с еще более грустным видом. Бедный Джордж, подумал я, может, и не стоит тебе чересчур резвиться нынче вечером. Когда мы проходили мимо кучки ржущих шутников, он вдруг остановился.

— Внемли! По-моему, это его преподобие Линкхорн за пианино.

Из двери таверны неслось бренчание пианино. Его сопровождал оркестр, ужасно исполнявший песню «Девушка из Буффало». Все вместе это напоминало бунт на котельном заводе.

— Его преподобие — мой дальний родственник, — сообщил Джордж. — С новоорлеанской стороны. Музыкальная родня. Когда не работает проводником на рейсе и не трудится для Иисуса, он нанимается играть на пианино. Ей-богу, Нашвилл, бедному дяде Сильвестру сегодня не помешало бы подкрепиться для Иисусовых трудов. Нам всем не помешало бы выпить.

Он развернул плечи и направился к двери таверны, я — за ним. Пока он протискивался сквозь толпу шутников, смех сменился изумленными взглядами. Перед входом в глаза мне бросилась вырезанная на дереве надпись «Хукнер». Похоже было, что вырезана она разбитой бутылкой.

Гам в заведении стоял невообразимый. В дыму под люстрой толклись и кричали сильно пьющие ковбои, горожане и туристы. Вокруг грубо оструганных столов с видом на улицу сидели на хлипких стульях ужинающие. Чтобы тебя обслужили за баром, надо было долго стоять — люди выстроились вдоль него в четыре-пять-шесть рядов. Не способен больше стоять — заключил я — больше не нальют. На помосте у дальней стены я увидел пианиста. В цилиндре, во фраке, лицо намазано белилами, как у клоуна, золотые очки на кончике носа. Его окружал разношерстный оркестр, во всю мочь игравший тустеп. Никто не танцевал, потому что никто ничего не слышал. Пьющие старались перекричать музыку, музыканты — перекрыть пьяный ор.

Джордж наконец прорвался к бару. Хлопнул ладонью по мокрой стойке, чтобы привлечь внимание. Оба бармена посмотрели на Джорджа, потом друг на друга, вздернув брови, словно не поверили своим глазам. И через секунду отбежали, как будто нас и не было. Джордж ухмыльнулся им вслед, и в глазах его появился знакомый бесшабашный блеск. Я подумал, что, может быть, лучше бы пройтись обратно до Меерхоффа и мирно выпить бренди под пианолу. Джордж снова шлепнул по бару ладонью.

— Вот прямо здесь, — заорал он, — знаменитый черный бандит Нат Лав бросил вызов. Мистер Лав вынул свой длинноствольный кольт и положил на стойку. Вот сюда… — он снова хлопнул по стойке, разбрызгав пролитое пиво, — и рядом положил стодолларовую бумажку. И черный бандит вызвал любого белого, который считает себя быстрым стрелком, выйти вперед и попробовать взять эту сотню. Это не просто исторический факт — я сам был свидетелем! Я был уборщиком у Хукнера, пошел выносить плевательницу и как раз в это время вернулся. Все видел собственными глазами. Один дряхлый, старый негр вызвал всех белых, кто здесь был!

Он снова ударил ладонью по красному дереву стойки. Но это ударение было уже лишним. К моему огорчению, его и так слушали все, кто стоял у бара.