Читать книгу "Зверинец Джемрака - Кэрол Берч"

Я отвернулся, и меня стошнило прямо на пыльный земляной пол. Со всех сторон теплой стаей налетели большие черные женщины. Они хлопотали вокруг меня, утешали меня и ухаживали за мной как за маленьким — вывели в прохладную темноту двора и держали мне голову. Успел ли я заснуть на мгновение? Был ли это сон? Помню сильный запах роз или каких-то других цветов, которые распускаются ночью. Звезды светили до нелепости ярко, небо словно кричало. Я лежал, как Дэн в своей канаве, только собака не пришла на меня помочиться. Вместо этого меня приняли чьи-то мягкие колени, я повернулся на бок и заснул. Потом снова была комната, все танцевали под удары в ладоши и нестройную музыку, и Дэн тоже плясал — трубка зажата в зубах, глаза закрыты, руки подняты над головой. Следующая картина: меня за руку ведут на чердак, постель, парусиновый матрац, набитый кукурузной шелухой, которая скрипит при каждом движении, ощущение присутствия других спящих тел, согревающих пространство вокруг меня, сонные люди, кошки, окутанные дремотой, похожей на тихое гудение осиного гнезда в глубине пещеры.

Занялся рассвет, и я еще крепко спал, когда Дэн разбудил меня, потянув за руку, и мы спустились вниз, перешагивая через груды храпящих тел в комнате, где пировали накануне, мимо пятачка черной свиньи, которая лежала растянувшись перед мерцающим очагом, мимо подрагивавших во сне собак, мимо рассевшихся на каменном выступе пышнозобых куриц.

По палубе бродили несколько боровов. Феликс Дагган гонял их и грязно ругался, пытаясь закончить уборку По скалистым уступам сбегали серебристые ленты. Я кинул взгляд на берег, но красные крыши уже исчезли из виду. Странно, что мы решили отплыть как раз в тот момент, когда стало ясно, что погода меняется. Тучи набухли и потемнели, волны с шумом бились о борт. Стоило нам отойти подальше от острова, как опустился туман.

— Как думаешь, мы когда-нибудь увидим кита? — спросил я Габриэля.

— Не в этом тумане, сынок.

Мы стояли у двери камбуза, наслаждаясь запахом свинины. Уилсон Прайд скармливал собакам обрезки.

— Никогда такого не видел, — сказал я.

Габриэль рассмеялся, натянув бескозырку на самый лоб:

— Это еще ничего.

— Знаю.

— Говорят, тебе вчера плохо было?

— Еще как.

— Ох уж эти мне островные штучки! Поосторожней с выпивкой, сынок. Посмотри на меня. Часто я напиваюсь? Нет, только не я! Бери пример с меня. Делай как я, сынок, — не ошибешься.

— Кита-то мы увидим? Хотя бы когда туман рассеется?

— Увидим мы твоего кита, — уверенно ответил мой наставник. — Эти киты тебе еще до смерти успеют надоесть до конца плавания; ты еще при виде кита будешь говорить: «Ха, кит, ну и что, кит как кит», — и он нарочито пожал плечами.

— Сколько китов ты убил?

Габриэль снова поднял плечи — на этот раз уже без всякой театральности:

— Сотни.

— Сколько тебе лет, Габриэль?

— Тридцать четыре. Или тридцать пять.

— А ты когда-нибудь бил китов? — поинтересовался я у Прайда, который вернулся за камбузный стол и теперь размачивал водой утрамбованные сухари — жесткие настолько, что можно резать ими алмазы.

— Я — нет.

Уилсон Прайд всегда ходил босиком. У него были большие плоские ступни, с удивительно розовыми пятками, которые он постоянно мыл. Часто можно было увидеть, как он сидит на палубе и отмачивает их в тазу с морской водой.

— Кто тебе сказал, что мне было плохо? — спросил я у Габриэля.

— Тим, — ответил он.

Кто бы сомневался!

Море пенилось и бурлило.

Тиму никогда не бывало плохо — я не забыл об этом сказать?

После Азорских островов нам не везло: море все время бушевало. Я впервые увидел летучих рыб. Стремительные блестящие создания скользили по волнам, а на спинах у них играла радуга. И еще я увидел птиц, которые никогда не приближались к земле и торжественно парили с угрожающим видом, растопырив длинные когти. С хриплыми криками они тысячами следовали за нашим кораблем от Азорских островов до островов Зеленого Мыса, и даже дождь не мог их отпугнуть. Что же до китов — ни намека. Ветры раздували нам щеки. Проктор поставил к штурвалу Габриэля, самого опытного рулевого. Когда начался ливень, мы убрали лисели и брамсели и понеслись в сторону Кабо-Верде быстрее ветра.

Острова Зеленого Мыса мало походили на Азорские. Насквозь промокшие и измученные, мы бросили якорь в странном месте, где на фоне неба цвета помоев возвышались соляные горы. По мере движения на юг ветер постепенно стихал, но дождь так и не переставал, и мы не могли просушить паруса. Когда же ливень наконец прекратился, мы попали в штиль и несколько дней ползли как черепахи — сонный корабль, набитый сонными людьми, вышедшими в плавание из Лондона с месяц назад, а то и больше. И все мы, зеленые юнцы, салаги, уже мнили себя бывалыми матросами. Судно приближалось к экватору, а китов нам так еще и не удалось встретить, но это, похоже, никого не волновало. В пути мы встретили другой корабль, «Гэллопан». Он шел из Нью-Бедфорда. Мы обменялись визитами — так бывает, когда в море сходятся китобои. Называют такие встречи «гэмами». Это был мой первый и лучший гэм. Встреча продлилась три или четыре дня, и я уже начал было думать, будто мы дрейфуем в океане только затем, чтобы пить ром, есть соленые клецки со свининой, приготовленные Уилсоном Прайдом, и играть в карты по вечерам.

Штиль наконец прекратился, и оба судна смогли разойтись. Накануне ночью мы отужинали на палубе «Гэллопана» соленой говядиной с морковью, причем каждому достался тонкий ломоть свежего хлеба вместо сухарей — капитан с помощниками ели такой хлеб каждый день. После изрядной порции сливового джема Саймон достал свою скрипку, а матрос из команды «Гэллопана» спустился в трюм и принес гармонику — вид у нее был такой, словно она прошла семь раз через семь морей, не меньше. Все, кто был на борту, стали петь старинные песни. Чистый высокий голос Сэма Проффита звенел над хором, виясь и играя, словно тонкая серебристая лента — одна из тех, что стекали по скалам, когда мы отплывали с Фаяла. Такой голос мог быть у женщины или у ангела, и Феликс от него сходил с ума. «Прям кости трещат», — признавался он, когда старик принимался петь свои воскресные гимны. Сэм был очень набожный, и мне его голос тоже нравился. Поначалу он казался слишком резким и неприятным, но со временем становился привычным — так птичий крик, раздражающий ухо, в силу привычки, становится мил сердцу.

Той ночью луна была почти полная. На «Лизандре» в офицерском кубрике горел яркий свет. Наш корабль стоял спокойно, капитанский пес радостно чесался на палубе. Матросы пели: «Кровавые розы, идите на дно, кровавые розы…» Пронзительный высокий голос Сэма выделялся на фоне грубого хора: «Идите на дно, кровавые розы…» У Джона Коппера в глазах стояли слезы. Парень с «Гэллопана» вел мелодию: «Ты можешь ворчать, но должен идти, а слишком ворчишь — могут башку снести…» — и мы все подхватывали припев. «Кровавые розы, идите на дно, кровавые розы…» — гремел пьяный хор. Пели все, кроме меня. Я сидел рядом со Скипом и видел, как тот со стуком поставил жестяную кружку на стол, обхватил себе плечи руками и принялся раскачиваться на месте взад-вперед.