Читать книгу "Рассказы вагонной подушки - Валерий Зеленогорский"

Муж остался на кафедре, Мария написала за него диссертацию, он стал кандидатом, а потом и доктором наук, занял место завкафедрой. Мария стала секретарем и руководила вместо мужа, а он лапал студенток и аспиранток на ее глазах и даже водил их домой в дневное время.

Она терпела, она сама хотела его на любых условиях и получила свое – со всеми его вредными привычками. Они жили в достатке, муж как член приемной комиссии получал взятки за поступление. Он брал не у всех, а только у способных, не желающих рисковать своим местом в заветном списке поступивших.

А год назад муж влюбился в юную лань и сошел с ума. Он не скрываясь жил с ланью на съемной квартире и приходил только переодеваться. Лань не желала стирать его трусы, и он носил грязное белье жене, как старому другу, который поймет и не осудит. Мария так и делала.

А потом лань сказала ее мужу, что на съемной квартире жить не будет, и муж, стыдливо отвернув глаза, попросил жену съехать на время, и она съехала, чтобы не мешать его счастью. Слишком долго она брела по неверной дороге, а теперь съехала на Аптекарский, на свое место, и стала жить.

В детстве Мария сидела за столом под абажуром и смотрела, как бабушка вышивает крестиком цветочки и пейзажики с лебедями. Мария тоже всему этому научилась и руками делала все – ремонтировала, перекраивала, вышивала.

Она решила занять свою голову и руки и открыла в комнатке на первом этаже мастерскую по ремонту одежды. Здесь раньше продавали курительные смеси, а потом лавочку закрыли.

Мария поставила пару машинок и стала работать: подшивала брюки, подрубала шторы, виртуозно штопала дыры на трикотаже и ставила заплаты на прожженные кофточки и свитера. Потом дело слегка расширилось, Мария взяла двух бабушек, и дело пошло. Она повесила вывеску «Мария», не из желания прославить себя, а просто имя это теплое, и люди говорили: «Пойди к Марии, у нее недорого и по-простецки».

Она совсем успокоилась и стала жить просто и естественно.

Свою жизнь она устроила так: много работы, мало еды и никакой любви.

Любовь не всем по силам, если ты не можешь, значит, тебе любить не положено. Не всем положено, нет равенства и справедливости, у каждого своя роль и место, живи просто и рот не разевай на то, что тебе не положено. Так Мария подвела свои неутешительные итоги.

За год она осмотрелась, Радиомастер по-соседски помогал ей по мужской части, свет поправить, карнизы повесить, так, без денег, из расположения к женщине, которую знал еще ребенком. Она наливала ему чаю, и они иногда беседовали у нее в подсобке меж чужих вещей и рулонов ткани. Он пересказывал ей главы из Библии, она внимательно слушала, обоим торопиться было некуда, как в песне: «Дома ждет холодная постель, пьяная соседка, а в глазах осень…»

Так продолжалось до весны. Радиомастер уже рассказал Марии Книгу Бытия, она иногда даже плакала, когда он читал про страдания Сары и Рахили. Под Пасху он начал читать ей книгу «Исход», читал весь пост, а в ночь перед Пасхой они, не сговариваясь, пошли в Елоховскую смотреть на крестный ход.

В храм пускали только по билетам. Там были все важные люди – они везде бывают по билетам, которые им присылают или привозят курьеры.

Важным людям билеты присылают на все: на Пасху, на открытие стриптиз-клуба и даже на скачки. Им присылают билеты на лучшие места, важные люди проходят в первые ряды и стоят там значительно, и живут замечательно, и пьют, и каются, и жертвуют щедро…

Радиомастер стоял на улице и смотрел трансляцию из храма. Значительные люди стояли отдельно от остальной паствы. «Отделили овец от козлищ», – подумал Радиомастер и вспомнил, как сказано: «И последние станут первыми…»

Он не имел в виду себя, он просто думал, что негоже в храме делить людей на чистых и нечистых. Ему это совсем не нравилось, но он стоял и ждал чего-то, чувствовал, что что-то случится, и он воскреснет, и проснется, ведь жертву он уже принес…

Мария пришла раньше и пробилась в храм, так и простояла всю службу и очнулась, когда патриарх стал говорить на простом русском языке о любви к ближнему и о том, что все мы братья и сестры.

Мария огорчилась: у нее не было братьев и сестер, одна на белом свете, ни деток, ни мужа. Стало ей как-то горько, но она удержала слезы – научилась за много лет.

Возвращалась она уже рано утром, устала за ночь на ногах, но в «Пятерочку» зашла и купила себе вина, кулич и немножко пармской ветчины. Уже на выходе Мария заметила Радиомастера. Он тоже нес в пакете покупки – через пакет она увидела, что он купил себе водки. Его спина в китайском пуховике показалась Марии очень знакомой, даже родной показалась ей спина человека, который шел к себе домой. Мария набрала воздуха в легкие и тихонько окликнула его. Он повернулся неловко. На его лице отразилось удивление, Мария сказала ему: «Христос воскресе». Радиомастер смущенно ответил: «Воистину воскресе». Они неловко расцеловались, потом он ее обнял и понял, что нашел то, что искал. Она почувствовала, что обрела веру, надежду и любовь.

Старый Каплун и птицы

Старый Каплун весь день сидел во дворе и ни с кем не разговаривал. Его молчание было вынужденным, он просто не находил собеседников в нашем дворе; его сверстники уже умерли, детям его хватало дома, они работали. Во дворе днем гуляли только малолетние хулиганы. Старые бабки не интересовали Старого Каплуна. Мужчины играли в домино или выпивали, разговаривая о мелких страстях – такой болтовней он брезговал.

Он говорил с собой или с птицами, которым крошил булку дрожащими руками.

Воробьи особенно нравились Старому Каплуну, их размер и подвижность импонировали ему. Он помнил, что во времена его детства воробьев называли «жидами», показывая пальцем, когда они выхватывали еду у крупных птиц и даже у кошек.

Старый Каплун крошил воробьям булку и гонял ворон, желавших тоже прихватить корма, Старый Каплун был неумолим, он защищал воробьев, как своих, топая на ворон ногами в теплых валенках с галошами.

Сначала он кормил воробьев, а уж потом рассказывал им бесконечные истории о своей жизни.

Он всегда жил на одном месте, кроме одного времени: в финскую войну его ранили, списали по здоровью, и он провел всю блокаду в Ленинграде. В ту «странную» войну Каплун потерял глаз и с тех пор смотрел на мир одним. Он перестал видеть мир объемно, но и одного глаза хватало, чтобы видеть, как вокруг люди просто сходят с ума от ненависти.

Вся жизнь Каплуна питалась только одним продуктом – страхом. Каплун испытывал его всегда.

Маленьким мальчиком он боялся мильтона (так называли ментов в предвоенные годы, да и после при коммунистах), стоящего на перекрестке Замковой и Пушкинской.

Каплун боялся его усов, ему хватало только их, чтобы дрожать от липкого ужаса, а один взгляд мильтоновских морозных глаз вводил мальчика в столбняк.

Мальчик не смотрел на мильтона и в то же время, прикованный к земле этим взглядом, замирал, останавливался, и тогда мильтон свистел, и Каплун летел в подворотню, задыхаясь, как будто убегая от погони.