Читать книгу "Так ли плохи сегодняшние времена? - Генри Филдинг"

Для упражнения ума, как и для упражнения тела, забава не составляет первейшей необходимости и потребна лишь для того, чтобы сделать приятным полезное для столь благородных целей, как здоровье и мудрость. Но что мы скажем человеку, который единственно потехи ради гарцует на своем коньке или сражается с собственною тенью? Каким же нелепым и слабым предстанет тот, кто выпил яд, потому что он был сладок?

И насколько иначе, по сравнению с нынешними читателями, думал на сей счет Гораций!

«Qui verum atque decens euro et rogo, et omnis in hoc sum:

Condo et compono, quce mox depromere possim»[65].

«Истина и благопристойность суть первостепенная моя забота и уяснение. Это занятие целиком поглощает меня; я все складываю в копилку, причем в таком порядке, что в любое время извлеку из моих запасов самое нужное». Вся эпистола, из которой я пересказал своими словами две строчки, развивает эту мысль и с пользой наставляет уму-разуму.

Когда мы заняты чтением крупного славного сочинителя, мы должны воображать себя искателями сокровищ, кои, умело и правильно сложенные в уме, пригодятся нам в нашей превратной жизни. Если некто, к примеру, станет изнемогать под бременем удачи или напастей (и то и другое вполне может случиться с нами), то будь он мудрец либо последний глупец, но, располагая знанием Сенеки или Плутарха, разве не найдет он великого утешения и пользы в их наставлениях? Я называю их, а не Платона и Аристотеля, оттого, что труды последних, как мне кажется, еще не вполне привились на английской почве и соответственно менее доступны большинству моих соотечественников.

Но быть может, спросят: а рассмешат ли нас Сенека или Плутарх? Возможно, нет; но если вы, мой достойный друг, не глупец, чего я как человек вежливый не могу допустить, они оба (особенно последний) доставят вам больше удовольствия, чем если бы смешили. Со своей же стороны, заявляю, что даже самого Лукиана я не читал с большим наслаждением, чем Плутарха; но поистине удивительно то, что такие бумагомаратели, как Том Браун, Том Дэрфи и острословы нашего века, находят читателя, а писания столь превосходного, занимательного и плодовитого автора, как Плутарх, пребывают среди нас, и, как я могу заключить, весьма мало известны.

Правда, боюсь, состоит в том, что настоящий вкус это такое свойство, каким человеческая природа одарена очень скудно. Он редкость и плохо изучен, и хорошо, если двое авторов сойдутся в представлении о нем; пытавшиеся же растолковать его другим преуспели, кажется, лишь в том, что обнаружили свое неведение сего предмета. Если будет позволено высказать мое собственное мнение, я вывожу вкус из дивной гармонии между воображением и суждением; потому-то, может быть, столь немногие и обладали этим даром в сколько-нибудь значительной степени. Ни одно из двух само по себе никого им не наделит; ведь нет дела более обыкновенного, чем встречать людей, обладающих весьма живым воображением, весьма основательным образованием (каковое едва ли возможно приобрести, не располагая способностью к суждению) — и совершенно лишенных вкуса; и Лонгин, из всех людей обладающий, кажется, вкусом наиболее утонченным, изрядно озадачит своего читателя, буде тот попробует решить, воображение или суждение сей неподражаемый критик излучает ярче[66].

Но что до большей части рода человеческого, она явно лишена любых признаков вкуса. В отношении этого свойства она едва покидает младенческое состояние. Первое, чему дитя радуется в книге, это картинка; второе — сюжет и третье — шутка. Вот он, истинный pons asinorum[67], который одолеет весьма малочисленный читатель.

Наверное, из сказанного можно было бы сделать вывод, что настоящий вкус есть поистине дар одной лишь природы; а ежели так, спросят иные, во имя чего я старался показать, что люди лишены благословения и добиться его не в их силах?

И все же, хотя и очевидно, что наивысшая исполненность вкуса, подобно всякому другому совершенству, требует немалой помощи со стороны природы, сила искусства велика и сама по себе, а всего лучше, когда природа оказывает ему помощь, пусть и незначительную; по правде-то говоря, очень немногим не заронены в умы зернышки вкуса. «Всякому, — говорит Цицерон, — присуща способность смутно чувствовать, что в искусствах и науках хорошо, а что плохо, — даже безо всякой помощи искусства». Эту способность искусство, безусловно, в силах развить. Виною тому, что большинство людей не продвинулись далее обозначенного мною предела, либо недостаточность образования, либо (что, быть может, похуже) образование дурное.

Возможно, когда-нибудь в следующий раз я постараюсь вывести некоторые правила, следуя которым каждый сможет приобрести, по меньшей мере, какой-никакой вкус. Пока же я (сообразуясь с методою прививок) предпишу читателям, приуготавливая их к восприятию моих поучений, полное воздержание от всяких дурных книг. Со всею серьезностью прошу моих юных читателей всячески избегать прочтения любой современной книги, покуда она не получит сперва одобрения человека мудрого и ученого; и то же предостережение я адресую всем отцам, матерям и опекунам. «Худые сообщества развращают добрые нравы», — вслед за Менандром говорит апостол Павел[68].

Дурные книги развращают разом и нравы, и вкус.

О ДОБРОДЕТЕЛИ И ПОРОКЕ

«Борец», четверг, 24 января 1739–1740

— Vis recte vivere? Quis non?

Si virtus hoc una potest darejortis omissis Hoc age deliciis.

Horace[69]

Я не припомню более достойного мнения из всех дошедших до нас из древности, чем заключенное в краткой сентенции Платона, которую, я знаю, нередко цитировали: «Если бы люди могли созерцать добродетель нагой, каждый был бы в нее влюблен»[70].