Читать книгу "Отступление - Давид Бергельсон"

— Откуда вы, дядя?

— Отовсюду.

— А мед пьете?

— Хе-хе…

— Так налейте ему, Залкер; а он нам сыграет.

— Айда, панове!

Лицо оборотня покраснело уже после второй рюмки, он заложил ногу за ногу, подпер острым коленом гармошку, обитую множеством латунных гвоздиков, и низко-низко склонился над ней. Растянул меха, повертел головой, будто пробуя, каким ухом лучше прислушиваться, и в ту же секунду комната наполнилась беспокойными, тревожными звуками. Ноты бежали наперегонки, танцевали, кувыркались, словно живые маленькие комедианты.

— Что вы играете, дядя? Шопена?

— Йес, йес. Случается, от ярмарки до ярмарки, хе-хе… Приходится ходить по деревням, играть в помещичьих усадьбах…

И снова звуки, звуки. Он дышал тяжело, тяжелее, чем меха инструмента, задыхался вместе с гармонью, хватал воздух ртом. Все были захвачены музыкой, и никто не заметил, что в комнату уже дважды совался портной Шоелка. Сначала удивленно похлопал глазами, будто им не веря, потом опять просунул голову, уже покорно и робко. Тихо вошел с полными карманами гостинцев и лицом пойманного вора, который надеется, что его простят.

— Пан Залкер, послушайте…

Гармонь смолкла.

— Пошел отсюда, ублюдок!

— Хорошо. Можно только вот это на столик поставлю?

И, как фокусник, принялся вытаскивать из карманов запечатанные бутылки различной величины. В каждой плескался какой-нибудь горячительный напиток. Ну и карманы у Шоелки! Как в них столько поместилось? На столике уже с полдюжины бутылок, но и это еще не все. А Шоелка, видно, ждет вознаграждения.

— Пан Прегер, — повернулся он к взмокшему от жары и питья заведующему, — скажите ему, пожалуйста. Ну чего он злится?

И тут ему пришла в голову новая мысль.

— Вот пусть он только скажет, — кивнул он в сторону Залкера, — пусть только свистнет, я ему тут же эту чернявую приведу. Честное слово, хоть прямо сюда… Ну? Что? Я пошел?

Но тут в комнату заявился почтарь Зайнвл. Он был чем-то встревожен и махал рукой, подавая какие-то знаки.

— Что там?

Стало тихо. Залкер успел схватить со стола пару бутылок и спрятать под стул. Все уставились на дверь. За спиной Зайнвла стоял молодой человек с русой бородкой и карими глазами, одетый в серую охотничью куртку. На его лице и в глазах мелькнула улыбка, видно, его позабавила увиденная картина. Да это тот самый парень, что живет в лесу у Ицхока-Бера, друг Мейлаха, Хаим-Мойше. Ему нужен агент Залкер, он пришел спросить насчет инвентаря и медикаментов из аптеки Мейлаха.

XVII

На конной ярмарке возле христианского кладбища стоять было невозможно — толкают со всех сторон. Хаим-Мойше отвел Ханку в сторону, чтобы поговорить.

— Итак?

И вдруг увидел: скрытое беспокойство проступило в глубине ее голубых усталых глаз, когда она на него посмотрела.

— Что случилось, Ханка?..

И еще:

— Вы два раза приходили в лес?

И снова не получил ответа, кроме молчаливой покорности в глазах.

— Подождите…

Сзади опять приближалась телега с пристяжными лошадьми, и он отодвинул Ханку с дороги. Когда он взял ее под руку, она вздрогнула и очнулась:

— Где Мотик?

— Вот он.

Мотику срочно понадобилось купить деревянную ложку, блестящую, красную в золотую клетку. Ложки продавал босой, загорелый дочерна мужик, он разложил их на мешке, расстеленном прямо на земле. Потом Мотик опять разревелся. Хорошо, что Ханка увидела Трохима, их возчика. Тот помыл на реке бричку, искупал лошадей и теперь вернулся в город. Мотика отправили с Трохимом домой, а сами пошли дальше, на новый рынок. Блеяли связанные овцы, когда их прижимали к земле и состригали шерсть. Свиньи визжали так, будто их режут на месте. Здесь ярмарка кончалась и начинались бескрайние серые поля, через которые тянулись во все концы света пыльные дороги, и по одной из этих дорог весело, мягко катилась вдаль освещенная солнцем телега. Первая телега, в этот жаркий день покидающая шумный город.

— И мы — как эта телега…

Ханка очнулась. Кто это сказал? Хаим-Мойше? Или ей послышалось? Во всяком случае, не похоже, что он. Он о чем-то задумался, глубоко задумался.

Они брели по безлюдным, нераспаханным полям, брели просто так, без цели. Попали на засеянное поле, где зеленели молодые колосья, а среди них петляла тропинка. Она вела к далекому лесу, который лет восемь назад вырубили, но теперь уже подросли молодые деревца. Старые пни защищают их, и никто-никто не может там проехать.

Около леса они присели отдохнуть на зеленом пригорке. Сидели и слушали, как стрекочут в траве кузнечики.

— Хаим-Мойше…

Ей было трудно говорить. Он взял ее за руку, ласково посмотрел на нее, и она увидела, что в глубине его глаз что-то таится, прячется за дерзкими, веселыми огоньками. И ей вновь показалось, что он давно знает все, что она хочет ему сказать. Как будто когда-то давно-давно они уже сидели на этом пригорке, и она все ему сказала. Но сейчас она скажет еще вот что:

«Вы хороший… И ей сейчас хорошо, хорошо от всего, даже несмотря на то что у Мотика нет мамы… Так странно!.. Она только хотела сказать, что ничего от него не требует… Она плачет… Да нет, ничего… Это ничего, что она плачет. Просто вспомнила Мейлаха… Вот…»

И в глазах — целое море счастья.

Всю дорогу, когда Хаим-Мойше провожал ее домой, она молчала. Она не спрашивала, когда они снова увидятся. Главное, что теперь у нее есть не только маленький Мотик, — этим жарким летом у нее началась новая, настоящая жизнь. Никогда еще ей не было так хорошо.

По дороге в лес Хаим-Мойше думал о ней и ее новой жизни, думал о ней, когда вернулся в старый город и отыскал агента Залкера в комнате Прегера. Он думал — что было бы, если бы он, Хаим-Мойше, пошел сейчас к Ханке и поговорил с ней открыто, как с Мейлахом? Что было бы, если бы в доме Ойзера Любера вдруг зазвонил колокольчик на парадной двери и Ханка увидела, что это он, Хаим-Мойше?

Но на самом деле он был в старом городе, в доме с низким потолком, и видел перед собой пьяных людей и бутылки разной величины, полные и пустые. Бутылочные горлышки торчат над столом в беспорядке, как в кабаке, а сверху качаются покрасневшие лица и бледные лица. Один держит на коленях гармонь, другой, юркий, жилистый, в узких лаковых сапогах, орет на долговязого портного с виновато бегающими глазами:

— Так пошел и привел сию минуту! Понял, сука, что тебе говорят?

Он ударил стаканом по столу, расплескал водку. Портной лениво поскреб в затылке и вышел.

— Кто здесь Залкер из Берижинца? — спросил Хаим-Мойше.

С места поднялся тот самый, низкорослый в лаковых сапогах, который стукнул стаканом по столу.