Читать книгу "Рождение волшебницы. Книга 3. Потоп - Валентин Маслюков"

Пшемысл усмехнулся чуть-чуть щедрее прежнего. Вполне одобрительно.

Она натянула синие штаны Лепеля с белыми полосами на левом бедре; на юноше штаны сидели плотно, как чулки, ну, а Золотинке не были тесны. Короткую сшитую из ярких заплат куртку Золотинка перетянула поясом выше боковых разрезов. Вырезы были выхвачены столь основательно, что у куртки, собственно говоря, оставались ниже пояса два не слишком больших — точно в меру, — но чрезвычайно необходимых лоскута — спереди и сзади. Золотинка не постеснялась позаимствовать подвесной кошель, куда можно было упрятать хотенчика, нож в дешевых ножнах и кое-что из ее собственных денег, которые она держала в сундуке Лепеля. Голову обнимал капюшон-куколь с набитыми пером рожками. Переходивший в накидку ярко-красный куколь покрывал плечи, спускался на спине мысом, а спереди свисал до груди, в чем тоже имелись свои преимущества: все, что не следовало выставлять, удачно спряталось. Нашлась управа и на лицо, слишком примечательное и памятное для многих, — черная суконная маска в образ черепа. Не лицо, а харя, то есть отталкивающая образина. Может статься, даже и слишком жуткая, потому что хотелось все-таки посмотреть, что же там, под намалеванным оскалом? И как понимать эти ясные большие глаза, казавшиеся еще больше, оттого, что прорези глазниц в черной харе обводила белая полоса.

— Лады! — коротко одобрил Пшемысл.

— Дай зеркало.

— Зеркала нет.

Золотинка сразу вспомнила, что Люба ушла, увела с собой Жулио и унесла, по видимости, зеркало. А может быть, и кое-что другое, о чем нахмуренный Пшемысл не хотел поминать.

— Ладно, спасибо. Спасибо! Глянь-ка напоследок, что у меня с головой? — Она сделала вдох и содрала с волос и с лица покровы.

— А что? Что у тебя с головой? — насмешливо улыбнулся Пшемысл.

— Волосы. Что с ними?

— Чистое золото. Так и полыхнуло! — Он уж настроился на игривый лад и не мог понять, чего Золотинка хочет.

— Золото? А такие, чтоб не золото, есть? — помолчав, спросила Золотинка. Так она это сказала, что Пшемысл перестал улыбаться.

— Блестят. Чем ты их красишь?

— Посмотри, — вздохнула Золотинка, — все покрасились или нет? Есть такие, что не блестят?

Старый скоморох тронул голову девушки, чтобы повернуть к свету.

— Да нет… Все хорошо. Не переживай.

— Совсем покрасились? — переспросила Золотинка упалым голосом.

— Совсем. — Он осторожно перебирал отросшую уже гривку. — Ну, может, несколько прядок остались потемнее — пустяки. Во всяком случае, светить головой по темным местам можно.

— Пусть, — непонятно молвила Золотинка и отвернулась.

Так некстати и необъяснимо она раскисла, что скоморох только пожал плечами и не пытался утешать девушку. Утерши нос, она закрыла лицо черной харей, натянула куколь, скрывший волосы без остатка, и сказала в сторону:

— Спасибо, Пшемысл. Не надо говорить, что я была. До свидания. Прощайте.

— До свидания, — задумчиво протянул скоморох.

Отойдя подальше, Золотинка обронила между колес плащ тюремщика, но перевязанное в узел платье не решилась выкинуть, следовало упрятать его понадежнее. Проще всего было бы, наверное, выйти за ворота и забросить в ров, но Золотинка отказалась от этой мысли и, потолкавшись на окраинах гулянки, задержалась у дверей черной кухни. Кучу мусора под стеной после долгих, туповатых раздумий пришлось отвергнуть, и Золотинка вернулась к водоему.

Источник, где брали воду для питья и хозяйственных нужд, представлял собой четырехгранный столб, четыре каменные рожи по сторонам которого извергали тонкие струйки, падавшие между поставленными в канаву поперечинами. Изъеденный плесенью срединный столб венчала для неведомых надобностей объемистая каменная ваза, она-то и остановила, наконец, ищущий взгляд Золотинки. Бегло озирнувшись, девушка взобралась на ограду окружной канавы и точнехонько зашвырнула узел в обращенное к небу жерло.

Оставалось справиться еще раз с хотенчиком. В кибитке скоморохов он указывал на внутренние ворота крепости, что вели на верхний двор. Так это Золотинка поняла. Теперь она достала рогульку под прикрытием кухонной двери в тесном закутке, где едва можно было раздвинуть локти, и, зажмурившись от усилия, вызывала в воображении Поплеву.

Хотенчик уткнулся в стену, то есть указывал внутрь дома, прямо на кухню. Но можно было предположить, что он имел в виду, не котлы и печи, а некие переходы, позволяющие пройти к Поплеве иным путем. После недолгих колебаний Золотинка остановилась все-таки на внутренних воротах и на горной дороге, что вела к верхнему двору по краю пропасти. Там в темноте скального прохода следовало испытать хотенчик наново.

Проезд наверх преграждали два ряда поставленных, как надолбы, бочек, возле которых сторожили нарочно приставленные ревнители изобилия. Трезвых наверх не пропускали, а пьяные, как видно, уже и сами не могли подняться и потому мостовая перед заставой сплошь шевелилась телами павших. Несколько шатких молодцов уверяли ревнителей, что Юлий — вот это да! а ты — мурло! А ревнители, не оспаривая ни одного из утверждений по существу, ставили молодцам на вид, что те до безобразия трезвы. Тогда как о-о-они, совсем наоборот, были пья-а-аны-ы до чертиков! И пока они так убеждали друг друга, подзапутавшись в предмете разногласий, Золотинка беспрепятственно прошмыгнула. Личина шута, как видно, служила тут достаточным ручательством добропорядочности, никому и в голову не приходило упрекать шута в трезвости.

На круто завинченной налево дороге попадались поверженные, которые, как видела Золотинка, с пьяной оторопью в душе тщетно искали путь к спасению и везде, куда бы ни шатнулись, встречали пропасть.

— Э-э-й, приятель, по-остой, поговорить! — раскачиваясь у скалы, пытался перехватить Золотинку расхлябанный в конечностях парень. — Пр-р-редставляешь я уронил туда шапку! — он размашисто повел рукой в сторону бездны. — Вопрос. Как достать?

На этом он жутко ойкнул, обнаружив перед собой сатанинскую харю, и осел наземь. Золотинка не стала разубеждать несчастного в действительности представшего ему видения и поспешила своим путем. В полумраке горного прохода можно было, наконец достать хотенчик. Рогулька резво рванула вперед, на подъем, туда, где светлел выход.

На верхнем дворе предстали ей спины — очень приличные, не шаткие спины в бархате, атласе и тонком отороченном мехом сукне. Простонародный разгул внизу, задержанный плотиной бочек, докатился сюда, как замирающий всплеск: кто дополз, тот валялся при последнем издыхании и не брался уже в расчет, а чистое общество: придворная челядь, свита владетелей, войсковые сотники и полусотники — затаив дыхание, уставились ввысь. А-ах! прошелестел вздох и толпа перевела дух, кто-то один за всех вымолвил: ах, удалец!

Глазам открылся бегущий по небу человек. Маленький очерк его сразу и броско обозначился кричащими цветами одежд. Уставив поперек резкую длинную черту — это был шест, удалец бежал выше крыш по тонкой, изрядно прогнувшейся нити, которая протянулась из края в край — от угла высокого красноватого здания справа, где была башенка, до вершины большой боевой башни слева. Человек летел полным шагом, как гонимый собаками олень, и пока не нашел спасения на устроенном у башни помосте не остановился. Там, на вершине четырехугольной башни, где приняли бегуна товарищи, хватало места: обшитый досками верх, более широкий, чем основное каменное тело башни, со стороны двора был разобран. Ликующие крики толпившихся на высоте канатоходцев разнеслись по площади, заражая ликованием и зрителей. Удалец отдал шест и скользнул по свисающей веревке вниз.