Читать книгу "Вольная Русь. Гетман из будущего - Анатолий Спесивцев"

Благодаря стиханию боли заработали и органы чувств. Аркадий ощутил задницей твердую, слишком узкую для сидения на ней ступеньку, чью-то мощную руку, осторожно придерживавшую его в сидячем положении и, вероятно, удержавшую от падения вниз. Иначе полетел бы наказной атаман кувырком по ступенькам, а то и ласточкой на землю, пробив телом перила. Открыв глаза, попаданец обнаружил совсем близко толстомясую, небритую рожу Бугаенко. Впрочем, в данный момент это, безусловно, было лицо, а не рожа, встревоженное, обеспокоенное, взволнованное.

«И поддерживает он меня – несмотря на свою силищу – аккуратно, можно сказать, нежно. Будь я или он голубым и застань нас в такой позе партнер… ох, скандал бы разразился… Слава богу, ни его, ни меня в таком не заподозришь. Н-да… а ведь он меня спас: джуры шли сзади на несколько шагов, падая, я их посносил бы к известной матери, поломавшись в придачу к сердечному приступу. А я его черт знает в чем подозревал, да и, честно говоря, испытывал антипатию. Хреновый я колдун, то симпатизирую подонку, то сдуру презираю достойного человека».

Аркадий хотел попросить Бугаенко не обнимать себя за плечи, однако передумал, не начав шевелить губами. Боль в груди из сбивающей с ног, лишающей сознания превратилась в просто сильную, терпимую. По крайней мере переносимую для казацкого атамана – не выживали здесь слабаки, но уверенности, что сможет самостоятельно хотя бы сидеть, у него не было. Так они и просидели, тесно прижавшись друг к другу, до появления джуры наказного атамана, Левка. Топот его подкованных сапог стал слышен еще до начала подъема юноши по лестнице. Это-то, несмотря на продолжавшуюся дуэль гиреевских топчи и казацких пушкарей. Попаданец привычно отметил – успел уже стать настоящим специалистом в артиллерии семнадцатого века – свои артиллеристы стреляют заметно чаще, зато враги палят из стволов куда большего калибра. И то, и другое сюрпризом не было.

Джура подбежал взмокший, взъерошенный и, вопреки обыкновению, не скрывающий своей взволнованности. Его попытка немедленно отчитаться не удалась: от быстрого бега вверх по лестнице парень нешуточно запыхался и первые секунды с шумом глотал воздух, будто большая, выброшенная на берег рыба.

«Впрочем, вроде бы рыбы на берегу дышат бесшумно. По крайней мере для человеческого слуха. Куда же он бегал?»

– Ааа. Ааа. П… Ааа-ха. Пане… Ааа-ха… Атамане… Ааа-ха. Ваши лики (лекарства)… Ааа. Принис. Ааа-ха.

Побледневший – вопреки только что перенесенным нагрузкам – Левко сунул дрожащую от напряжения и волнения руку за пазуху и осторожно, как ядовитую змею, вытащил на белый свет пузырек солидного размера. Или маленькую бутылочку, с чекушку – это как посмотреть. Из зеленого, почти непрозрачного стекла. Чувствовалось, что хватка кисти юноши излишне сильная, судорожная, он готов скорее умереть, чем выпустить сосуд. Аркадий ощутил, что напрягся и поддерживавший его в сидячем положении полковник.

Волнение молодого человека и опытнейшего рубаки оправдывалось многочисленными слухами об этой емкости и ее содержимом. Естественно, самыми мрачными и жуткими, можно сказать, страшилками. Подобные ужасные истории тянулись за колдуном, как хвост за кометой, на несколько порядков превышая причину их возникновения. По любому поводу о Москале-чародее рассказывали нечто пугающее. Эти рассказы разрастались в целые повести, искажались до неузнаваемости, приобретали просто эпические масштабы, достигали самых отдаленных уголков Европы, Ближнего и Среднего Востока, иногда даже влияли на отношения казаков с другими народами.

Слухи о лекарстве возникли спонтанно. Еще года два до этого другие характерники заметили непорядок в работе его сердца. Раньше его самого, кстати, заметили. И приготовили для очень нужного Вольной Руси человека лекарство – спиртовый настой нескольких сильных ядов и лекарственных трав. Принимая настойку регулярно, но понемногу – начав с нескольких капель, – Аркадий постепенно приобрел иммунитет к ее отравляющему действию. Иногда воображал себя героем знаменитого романа Дюма. Даже колдунам свойственно мечтать о сказке. Доброй сказке, жути, что в семнадцатом веке, что в двадцать первом хватает и в реальной жизни, любителей ужастиков он никогда не понимал.

На заботу друзей, подсунувших для употребления яд, обижаться не приходилось. До сего дня боли в сердце его лишь изредка беспокоили, но все хорошее кончается. Как всегда, совершенно не вовремя.

Для постороннего лекарство оставалось сильным ядом, в чем и случилось убедиться одному незадачливому казаку. Во время не столько боевого, сколько показательно-устрашающего похода страдавший от вынужденной абстиненции алкоголик-сечевик унюхал вожделенный запах спиртного. Правильно выйти из длительного запоя он не успел, походная еда в рот страждущего выпивохи не лезла, от воды Непейпыво тошнило. Видимо, его мучения достигли уже того уровня, при котором о таких мелочах, как жизнь, не задумываются. Собственно, и без переживаний по живительной влаге сечевикам задумываться о таком свойственно не было. А уж совершенно одурев без привычной дозы… казак поднял шум:

– Москаль-чаривнык горилку пье.

Обвинение из числа подрасстрельных для любого, нарушившего сухой закон в походе. Без исключений. Точнее, в море выпивох топили, но кому от этого легче? Казаки считали смерть утоплением более позорной, Аркадия же не привлекала перспектива казни в любом виде. Счет пошел на секунды, если не на мгновения: пропустишь возможность отбрехаться или перевести стрелки, позже оправдываться будет некому. Правосудие в походах осуществлялось с похвальной – как он сам считал раньше – быстротой и эффективностью. В мешок и в воду, вне зависимости от звания, если совершил такое страшное, по меркам сечевиков, преступление. Страстные любители выпить, казаки не выжили бы на фронтире, если бы четко не разделили отдых и работу.

– Горилку, кажешь (говоришь)? Не колдовське зелье? Може, и сам выпьешь? Я налью, – немедля ответил Москаль-чародей, стараясь выглядеть как можно более угрожающе.

Однако Остапа понесло. Кстати, действительно Остапа, по кличке Непейпыво, не говоря уже о воде, даже пиво считавшего бесполезной жидкостью, старавшегося употреблять внутрь – когда деньги имелись – только горилку. Никаких невербальных намеков сечевик в упор не видел, запах спирта буквально свел его с ума.

– А и выпью.

– Помереть и в ад к чортам отправиться не боишься?

– Козак[7]я чи не козак? А козак, що боиться, то вже не козак. – Светло-карие глаза сечевика с бешеной настырностью смотрели прямо в зрачки колдуна снизу вверх и блестели, как отполированные гранаты, будто внутри глазных яблок включилась подсветка, сияли, можно сказать, предвкушением долгожданной выпивки. Неестественно бледное, покрытое рыжей, с густой проседью щетиной лицо Непейпыво лучилось истовой решимостью, готовностью на пути к выпивке смести любую преграду.

Аркадий понял, что на спасение жаждущего живительной влаги у него нет времени. Вопрос уже шел о сохранении своей собственной жизни: собравшиеся на палубе каторги казаки стали переглядываться.