Читать книгу "Вольная Русь. Гетман из будущего - Анатолий Спесивцев"

– Царство йому небесне и земля пухом.

– Царство небесне, – уже вразброд поддержали атамана казаки. И тут же опять одновременно, будто тренировались, надели шапки на лысины, заменявшие им оселедцы.

«Зато усы у обоих всем на зависть, по три раза минимум вокруг ушей обмотаны, если не четыре. Да… настоящие сечевики. Как и погибший. Если Бог определяет души в рай по конфессиональным заслугам, ему туда – прямая дорога, ведь в бою с иноверцами погиб. Только… н-да, есть у меня по-прежнему сомнения по этому поводу, проклятое интеллигентское воспитание сказывается. И никак погибшего вспомнить не могу, хотя фамилия-то звучная. Да… теперь уж точно ему пиво пить не суждено. И в шляхтичи не выбиться, хоть все ведь знают, что ни поляки, ни шведы такого шляхетства не признают. В ближайшие годы, может, не признают, а потом ни одна собака оспаривать благородное происхождение их детей или внуков не посмеет».

Обернувшись к первому же из попавшихся на глаза джур, Аркадий озадачил его:

– Левко, друже, сбегай-ка по валам и бастионам, попроси атаманов уточнить, какие именно пули убили или ранили казаков в этом бою – круглые, грибы или залупы. Скажи им, что Москалю важно это знать.

– Слухаюсь, пан атаман, – отрапортовал парень, вытянувшись в струнку, и с места рванул, будто нацелился на рекорд по скорости.

Среди своих охранников и джур попаданец завел вполне армейские порядки, невозможные среди казацкой вольницы. Это, кстати, никак не отпугивало желающих в окружение знаменитого колдуна попасть. Скорее, привлекало еще больше, и другие атаманы также начали заводить нечто похожее. Конкурс на место при Москале-чародее был не меньше, если не больше, чем в свиту самого гетмана. Многие из его помощников первого призыва – несмотря на молодость – заняли весьма солидные посты в промышленности и нарождавшихся управленческих аппаратах как гетманщины, так и Всевеликого войска Донского. Среди претендентов встречались и выходцы из самых знатных шляхетских семей, институт джур в чем-то походил на институт оруженосцев в рыцарском обществе. Даже барончику или графенку незазорно поучиться у авторитетного знатного человека, а в знатном происхождении попаданца не сомневался никто. Правда, титулованных – в связи со шляхетской политикой Речи Посполитой – не имелось, но княжеские родственники встречались.

«Вот странно-таки! Я ведь ни разу, нигде, ни трезвый, ни укушанный в дупель, не утверждал, что имею знатных предков. Наоборот! Помнится, два-три раза говорил об обратном, а и самые мои злейшие враги почему-то свято уверены в моем фон-баронстве или, скорее, в чем-то куда более титулованном. Чудны твои дела, Господи…»

Ради справедливости стоит отметить, что, отрицая знатность, говоря о своем «хрестьянском» происхождении, Аркадий улыбался или подмигивал, что неизбежно приводило собеседников к убеждению, что он шутит. Уж очень не вязалась его манера поведения с привычным образом выходца из низших классов. Не только селяне, купцы, кроме самых богатых, таких вольностей в общении со знатью себе не позволяли, ибо это было чревато самыми неприятными последствиями, вплоть до фатальных. Стремительное, фактически мгновенное возвышение его в иерархии пиратского братства Северного Причерноморья также говорило, нет, кричало о непростом происхождении. Человек из народа мог попасть в атаманскую верхушку, только совершив множество славных и громких дел, разве что князьям случалось перепрыгнуть все ступеньки к власти.

На вышку полезли небольшой компанией – помимо свиты, следовавшей за Москалем-чародеем практически везде, оглядеть окрестности вместе с начальством захотел и полковник Бугаенко. Подошел у вышки, поздоровался, пристроился за спиной наказного атамана как старший среди присутствующих по чину.

«И кой черт его принес? Не дай бог обиделся на совет жениться на вдове… аж неуютно чувствовать за спиной такого бугая. Стукнет в голову, пихнет от души, и привет. Причем, скорее всего, не апостол Петр, а… кто там, в аду, души грешников встречает?.. Не помню. Таким, как я, обычным котлом или сковородкой не отделаться, что-нибудь особенное уже ждет. Н-да… давно ждет, с регулярной модернизацией, наверное, в связи с накоплением грехов. «На кладбище прогулы пишут» – именно о нас, лыцарях удачи писано. Как там, на Дону, говорят: «Душа на ниточке»… или… что-то меня в депрессуху потянуло, хотя радоваться полагается. Вражеский штурм-то отбили!»

В этот раз подъем на уровень крыши двенадцатиэтажного дома давался Аркадию особенно тяжело. Для тренированного человека – он занятия боевым искусством не забрасывал – такой поворот событий стал неприятным сюрпризом. Ноги поднимались с трудом, как у старого деда, уже через несколько пролетов появилась одышка, постоянно усиливаясь в дальнейшем, в который уж раз за последнее время зачастило сердце. Где-то на уровне пятого-шестого этажей окружающий мир покрылся вдруг туманной пеленой, вдыхаемый воздух перестал насыщать легкие кислородом, сил на продолжение подъема у Аркадия совсем не осталось, он вынужденно остановился, переводя дух и пытаясь сообразить: «Что же со мной такое происходит?»

Было ему так хреново – голова закружилась, затошнило, сил совсем не осталось, – что он не сразу расслышал, что поднявшийся на один с ним уровень полковник что-то говорит. Звуки доходили, будто сквозь слой ваты, да и мозги с реакцией не спешили. Не сразу сообразил, что Бугаенко обращается к нему. Наконец, немного продышавшись, смог сосредоточить внимание и услышал:

– Москале, Москале, тоби що, зовсим погано?

«Нет, блин, обалденно хорошо», – чуть было не ляпнул в ответ, но вовремя спохватился и отозвался на явно слышимое в голосе собеседника беспокойство адекватно.

– Ничего, ничего, сейчас пройдет. Сердце, видно, прихватило.

Попытка взяться левой рукой за перила подтвердила этот диагноз: рука онемела, будто отлежанная, полагаться на надежность хвата ее кисти не приходилось. Поняв это, Аркадий покрепче вцепился в перила с другой стороны – десница вроде бы работала. Чего нельзя было уверенно утверждать о нижних конечностях, по ощущениям ставших ватными и крайне ненадежными.

«“Стоять – и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и солнца”[6]. Мало того что сердце сбоит, кажись, и мания величия проклюнулась, сам себя с солнцем сравниваю. Больно как!»

Дыхание перехватило – вплоть до невозможности сделать очередной вздох, а боль в груди показалась непереносимой. Знаменитый колдун захрипел, побледнев, будто мгновенно перекрасил лицо белилами, закатил глаза и потерял сознание. Все вокруг завертелось и… померкло. Очнулся уже сидя на ступеньке, сердце по-прежнему ныло, но уже именно ныло, а не сбивало с ног болью. Вернулась возможность дышать, пусть потихоньку, не слишком резко и не полной грудью.

«А жизнь-то, кажется, продолжается. И даже, по своему обыкновению, бьет ключом, хотя и дала промашку, попав не по пустой голове, а по сердцу. И действительно, какой смысл лупить по сплошной кости – пробивать там все равно нечего, все мозги в позвоночнике. А сердечко-то у меня поистрепалось за последние годы, не по Сеньке шапка, не по моим силам объем работы Феликса Эдмундовича или Лаврентия Павловича. А тут еще Мишка сгинул… Нашла жизнь (или судьба?) уязвимый орган и, пожалуй, не промахнулась, это я сгоряча охулку на нее положил, попала куда целила. Боюсь, мне не так много осталось прогрессорствовать, а столько еще не сделано… И ведь среди предков ни у кого сердечных болезней не припомню».